Надежда Викторовна не завидовала опальным депутатам и не мечтала отоспаться на жестких нарах «Матросской тишины». Сейчас, как никогда, она была твердо убеждена, что ее ангел-хранитель и ангел-хранитель России — одно и то же лицо.
Подумать только, ведь подыми вчера эти засранцы, Руцкой с Макашовым, всех боеспособных мужчин, а Ельцин — обломись с «Альфой», сегодня над зданием бывшего обкома партии, что напротив, снова бы гордо реяло красное знамя с серпом и молотом, а у входа, как всегда в последнее время — после партии там располагался областной совет депутатов трудящихся — замерла бы охрана из какого-нибудь Союза красных казаков или русских коммунно-патриотов Рычкалова! А от этого офиса не осталось бы даже запаха ее духов, кстати, на этот раз настоящих французских, в упаковке, соответствующей мировым стандартам!
Хотя… и думать тут нечего: коммуняки уже давно — отстрелянные патроны, и Надежда Викторовна вместе со всем народом боиться их больше по врожденной привычке.
Буквально перед самым августовским путчем, в конце июля, в поисках первоначального капитала и моральной поддержки забрела она в один очень крутой райком партии, и к величайшему удивлению была тут же принята первым секретарем.
Робко и тогда еще довольно путано Коробейникова выложила перед ним кое-какие тезисы придуманой ею «игры на деньги». После первых же ее слов партийный босс, ухоженный мужчина лет сорока, с чистыми ногтями и грозным комиссарским взглядом, начал медленно вставать с места.
Надежда Викторовна мгновенно ощутила приступ смертной тоски, и уже хотела сказать, что она неудачно пошутила, но не успела. Первый через стол протянул к ней свои железные руки с японскими часами «Ориент» на левом запястье. Надежда Викторовна стремглав вскочила со стула: вот сейчас ее схватят за грудки, замкнут на руках наручники, даже не зачитают, а просто намекнут на смертный приговор, а стенку долго искать не придется! И не обязательно в глухом подвале, как писали в газетах, можно и прямо тут, не выходя из кабинета. Партия задергана Перестройкой, ей сейчас не до условностей!
Ну и дура же она! Прийти за подаянием в логово зверя, да еще в самый разгар течки и охотничьего сезона!
Но первый секретарь необычайно дружелюбно ухватил ее за плечи и усадил обратно на стул.
— Вы… удивительная женщина! — его комиссарские глаза, как после удачного расстрела, восхищенно блеснули. — Правда, правда! Как это вы сказали? Моя игра — синоним удачи? И вы, действительно, готовы в случае успеха оказывать благотворительную помощь инвалидам и малоимущим? Справедливое перераспределение богатств! Да ведь это же заветная мечта всех истинных революционеров! По крайней мере, мне всегда так казалось. К сожалению, история дала нам всего семьдесят лет, чтобы разрушить мир насилия и построить новый, где, кто был ничем… нда…О, семьдесят лет — это целая жизнь! Старый мир мы разрушили — это точно! С кровью, со слезами, с невиданным озверением масс… но до основания! А вот чтобы построить новый, как оказалось, одной человеческой жизни маловато. Нам бы еще лет десять! Как вы считаете? Ну пяток! Но без… Горбачева и этих жиддд… простите, еврейских сантиментов! Представляете, я уже год питаюсь в столовой райкома, по полчаса стою в очереди за комплексным обедом!
Первый многозначительно развел руками, как бы подчеркивая всю трагикомичность ситуации, и уж совсем доверительно подмигнул Коробейниковой:
— Как вы думаете, почему я с вами так откровенен?
Надежда Викторовна мучительно улыбнулась, пытаясь угадать державную мысль и при этом не обидеть ее обладателя. Больше всего на свете она боялась неожиданной и чрезмерной откровенности начальства.
— У меня есть все основания полагать, — первый секретарь теперь уже в упор смотрел на незваную гостью, — я просто уверен, что мы с вами очень скоро встретимся при совсем других обстоятельствах. Поэтому мне бы очень хотелось быть вам сегодня хоть чем-то полезным. Но как раз сегодня это… хм… совершенно невозможно. Более того, моя помощь может вас завтра дискредитировать. Да-да! Не спорьте! Такое подлое время! Партии приказано как бы аннигилироваться. Вы меня понимаете? Кем приказано? Об этом вам лучше не знать. Да и мне тоже. Такие приказы не подписываются. Но мы еще вернемся! Можете не сомневаться! Такая игра! Так сказать, жизнь после смерти! И вот тогда, кто знает, может быть вы будете полезны нам, а мы вам. А пока, так сказать, верхи — не могут, низы — не хотят! Или наоборот! Неважно! Революция-с, так сказать, повторение пройденного. Короче, полная прострация здравого смысла! Обком требует послать агитаторов на заводы подымать трудящихся на защиту советской власти. Райком закрыт: все ушли… Помните? В общем-то, неглупо, но кого прикажете посылать? Они думают у меня под рукой профессиональные революционеры, бывшие политкаторжане, Камо, Дыбенко, на худой конец, ренегат Троцкий! А у меня в райкоме инструктора — сплошь девчонки, бывшие пионерки-комсомолки, но совсем не герои. Я их посылаю туда, а их — прямиком оттуда!
Надежда Викторовна задумчиво положила руку на трубку телефона и загадочно улыбнулась. А как однако он был прав этот последний комиссар первого ранга районного маштаба! Как тонко чувствовал обстановку! В отличии от своего областного начальства, которое всего через месяц вон из того монолитного здания, что напротив, слало в мятежную Москву факс за факсом: народ Урала единодушно поддерживает ГКЧП, в городе сохраняется социалистический порядок и законность, правда… на площади Павших революционеров с утра митингует крошечная группа каких-то хулиганов, но население обходит их стороной.
А в это самое время центральная площадь под окнами обкома партии в десять тысяч голосов орала: «Долой ГКЧП!» и «Ельцин, Ельцин, Ельцин!», а Чебаркульская танковая дивизия отказалась выполнять приказ центра о наведении социалистического порядка и законности. Но первый секретарь обкома партии не хотел верить своим глазам и расстраивать Москву непроверенными слухами…
Коробейникова вспомнила все это и тут же забыла. Прошлое теперь мало интересовало ее. А собственное прошлое — просто раздражало. Оно было безвкусным, как много раз пережеванное мясо.
— А пережеваное мясо волку не впрок! — гордо повторила Надежда Викторовна ставшую совсем недавно любимой поговорку, как всегда при этом, смешно оскалила зубы и решительно сняла трубку.
Глава 2
Претендент на пост советника генерального директора «Надежды — прим» имел на редкость русскую внешность. Наверное, именно такими были лица русских людей до татаро-монгольского нашествия. Волосы цвета свеже-засушеной соломы, исключительно прямой нос, излишне доверчивые, безмятежные голубые глаза, волевая, гранитная челюсть. Среднего роста, крупноголовый, с квадратным торсом он походил одновременно на каждого из трех репинских богатырей, и ни на кого конкретно. Более точному сходству мешало отсутствие бороды, усов, ну и, конечно, соответствующей родословной.
Он первый в городе стал являться на презентации в черном смокинге. Любил дзю-до, охоту, девочек и пошлые анекдоты. Писал по способностям, но деньги хотел получать, как все, по потребностям. Очевидно, родная газета считала это блажью, потому что платила все меньше и меньше, а в последнее время и, вообще, перевела на полный хозрасчет, искренне полагая, что для собкора в эпоху дикого капитализма вполне достаточно и ее солидной марки.
