Если же и после этого не спалось, Мокров, крадучись, шел на берег Кисегача, пристально смотрел на его невидимую в темноте пучину, на лунную дорожку, уходящую в никуда, и вовсю мечтал о золотой рыбке.
Да-да, о той самой, что сперва, наобещав с три короба, уговорила старого дурня отпустить ее в синее море, затем свела с ума его скупую старуху, а под конец…
Во всей этой сказочной чертовщине не понимал бедный генеральный директор только двух вещей: как могла золотая рыбка, обладавшая поистине божественным даром исполнять любое желание, попасть в сети глупого старого рыбака, которого и обычная-то рыба баловала не часто, и почему пообещав ему откупиться всем, чем только он пожелает, не выполнила его последней просьбы. Конечно, старуха явно хватила лишку, но всем — это всем даже в сказках. Или все же нет? Но разве жизнь подаренная ей стариком не стоила ее свободы?
Мокров полушутя-полувсерьез кликал золотую рыбку. Заранее обещал ей сразу же отпустить в Кисегач при исполнении всего одного желания. А еще он божился, ни в коем случае не привлекать к делу свою старуху, потому что в отличии от дуры-рыбачки, та сразу же потребует сделать ее владычицей всех уральских озер, а рыбку зажарить ей на ужин.
Но как ни старался господин Мокров, сколько ни месил песок на берегу, как ни плевал от раздражения в черную воду, придумать одно-единственное желание не удавалось никак. Каждое желание, а их было великое множество, казалось единственным и неповторимым, одно не могло осуществиться без другого, другое — без третьего и, в конце-концов, Мокров вещим оком, как Нострадамус, с отвращением снова находил себя у крылечка служебного домика заводской базы отдыха, абсолютно безлюдной, снабжаемой по самой что ни на есть остаточной категории, к тому же без озера Кисегач и с разрушенной молнией сауной.
В волю надурачившись, приходил он к печальному выводу, что золотая рыбка, если она и существует в природе, то уж наверняка, где-нибудь в море-океане, а не в заштатном лесном озере, да к тому же она — отменная бестия, стерва и настоящая кидала, совратительница слабых людских душ. Хуже лохнесского чудовища, потому что оно ничего не сулит человеку, кроме стращной смерти, а эта мелкая тварь садит его на иглу немыслимых возможностей, а потом казнит, как наркомана.
Но, говоря себе все это, Мокров еще мучительне впивался взглядом в черный, влажный простор, в отчаянной надежде поймать хотя бы проблеск золотого плавника. Однако после таких его оскорбительных слов не то, что золотая рыбка, дождевой червь и тот зарылся бы поглубже в землю!
Все ясно! Ему не хватает обыкновенной слепой веры в чудо! Одержимой, как вера Колумба в Индию. Безрассудной, как вера африканского дикаря в ночных духов. Ведь чудо является только глубоко верующим в него, верующим, даже если то, что явилось, совсем не похоже на чудо. Да, вообще, ни на что не похоже!
Но где взять такую веру врожденному безбожнику, который даже самому себе верит не больше, чем собственной жене или теще?!
Проснувшись поутру, генеральный директор курортно-развлекательного центра «Родничок», прежде всего, потянул с тумбочки вчерашнюю «Вечерку». Ну что ж, ничего не меняется: американский президент и израильский премьер, как всегда, заняты черт знает чем! Остальным тоже не до его «Родничка»! А ведь еще Маркс, этот великий путаник, писал, Мокров узнал об этом совершенно случайно, но запомнил навсегда: человеческая жизнь в потенциале — отдых. Но кто сегодня прислушивается к Марксу! А зря! Не известно, как насчет политэкономии, а насчет отдыха, Мокров готов поручиться, он был абсолютно прав!
«Надежда-прим». Поможем ближнему и себе сами!» Господин Мокров расстроенно сбросил газету на пол. Ну это уж точно не чудо! Сами, сами! На че же тут надеяться, если сами! «Надежда-прим»! Фигня! Чего он добился сам? Пустой курятник на заброшенном полустанке, жена, как две капли воды похожая на тещу, с которой приятно разве что умереть, и теща, которая переживет их всех, включая овчарку Соню.
Не то, совсем не то! Ну абсолютно не похоже на чудо!
А что, если просто взять и поверить, что это чудо? Верили же Христу, а разве он был похож на сына Бога?
— Товарищ Мокров! — как обычно прикрикнул он на себя. — Какого черта! Матч состоится при любой погоде!
Неожиданно весело захлопал в ладоши, поднял с пола газету, и уже внимательно, без иронии, прочитал заметку о «Надежде-прим».
— Надежда — это здорово! Как раз то, чего у меня нет! Но почему «прим»? Прим… прим… Чушь! Хотя… А че! Вот именно: Надежда-прим!
Глава 4
Уже на следующий день господин Мокров стоял у дома напротив бывшего обкома партии, а со вчерашнего утра и бывшего областного совета депутатов трудящихся. Че там будет теперь, не знал никто. За плотно зашторенными окнами, пустыми, гулкими коридорами неприкаянно блуждал призрак коммунизма. Иногда он останавливался у высоченного окна, отодвигал тяжелую, непроницаемую штору и выглядывал на улицу.
Увидев Мокрова, одиноко стоящего у дома через дорогу, призрак погрозил ему кулаком и скорчил болезненную гримасу. Мокрова передернуло. Он виновато улыбнулся и поспешил войти вовнутрь.
У двери с ядреной медной бляхой «МИА «Надежда-прим». Генеральный директор Коробейникова Н.В.» господин Мокров замер, как студент перед столом с экзаменационными билетами, то есть, абсолютно бездыханно.
А вдруг там его судьба? А вдруг она похожа на того придурка, который только что угрожал ему из окна? Впрочем, кажется, у того было человеческое лицо. Но что может быть страшнее враждебного тебе человеческого лица?
Мокров осторожно прикоснулся к кнопке звонка. Он еще не успел нажать на нее, а звонок уже дребезжал в его голове, выдавливая наружу барабанные перепонки.
От злости на самого себя он притопнул ногой: да какого черта! В конце концов, че такое это «МИА-прим» супротив его «Родничка»?! А с Коробейниковой он, вообще, как шутили до революции, в одних чинах. И сыграет он с ней за милую душу на свои кровные! Не на казенные же, как неврастеник и кретин… Митя Карамазов!
Впрочем, тот был белый офицер, хотя и в отставке. А он, Мокров, большевик, хотя, кажется, тоже… кое-что занял у «Родничка», но — до первого же выигрыша! И у тещи… Теще можно и не отдавать, она ему сама кругом должна! Играть так играть! Чтобы потом о нем, как о покойном Лежневе — на всю страну: Мокров — это!..
Он мечтательно закатил глаза, и вдруг почувствовал, что его палец глубоко вдавил кнопку звонка, и где-то там, за дверью, тот верещит, как мартовская кошка.
Дверь открыли не сразу. Мокров уже подумал, что пришел не ко времени. Может же быть у людей второй завтрак, по-английски, кажется, ланч? А может… от этой мысли хозяин «Родничка» похолодел, как человек, позвонивший в квартиру друга в тридцать седьмом, а может, их всех уже забрали за связи с этим самым… с Белым домом, с макашовым-баркашовым и их чернорубашниками! И в офисе уже засада! Может это как раз на их деньги позавчера громили московскую мэрию и Останкино! А тут он — собственной персоной!
