— Но матушка заперла его. Зачем тогда… — задохнулась я от понимания, тщетно пытаясь вырвать ладони. — Зачем тогда это мое уродство? Зачем столько лет, с рождения, вы меня заставляли притворяться?
— Разве я, Лэйрин? — ледяная маска треснула, и горькие складки легли у его губ. — Я едва успел вернуться в горы до вашей первой встречи с королем. Меня долго не было, почти десять лет. Что я мог исправить? Лишь вмешаться и не допустить еще большего зла.
— Куда уж больше?
Он отпустил мои ладони и вытер слезу с моей щеки.
— Когда вы узнаете о себе всё, ученица, то поймете, что могло быть и большее. А сейчас — спать.
— А если Роберт согласится пойти на смерть в горы, что будет с королевством, раз нет наследника?
— А вас это волнует? — его взгляд стал пронизывающим.
— Да, очень. Люди же ни в чем не виноваты. И вы сами говорили, что сюда может прийти Темная страна, а это более чем нежелательное соседство.
— Мастер Морен прав. Белогорью нужен дар «огненной крови», и ничего больше. Самое лучшее для вас — уехать сразу. У короля есть еще дочери, и помощь гор распространится на детей Хелины. Как вариант, будет править кто-то из его дочерей с консортом. Сейчас трон стоит над бездной, и все последствия правления Роберта лягут на плечи наследницы. Кто бы это ни был, подданные ее проклянут, ее имя станет символом зла среди людей. Думаю, это будет либо Адель, либо Агнесс…
— Что? — взвилась я. — Эти твари? Не допущу!
— Вы предлагаете междоусобную войну для полного счастья народа? — одарил он меня усмешкой. — Вас с детства приучили считать себя наследником, будущим королем, и вам трудно отказаться от этой мысли вот так сразу. Но, Лэйрин, какой из вас король? Ваше правление будет сопровождаться непрерывной враждой с аристократией равнин. Они вас не примут. Даже полуграмотные принцессы более приспособлены к придворной жизни, а для управления государством у них будут советники.
До чего же горькая эта ваша правда.
— Да, я понимаю. Моя роль — пешка, — криво улыбнулась я. — Скоро вы отыграете мной последний ход, и я наконец смогу жить нормальной человеческой жизнью. Я счастлива, учитель.
— Нормальной человеческой… странно слышать такие слова от горной леди, рожденной риэнной.
Умел он подрезать крылышки одной фразой.
Едва он ушел, и я, пройдя в спальню, уже сняла камзол и начала развязывать ворот рубашки, как меня посетила еще куча неотложных вопросов. А если Роберт разъярится за такой обман с наследником и откажется пойти в горы, и вообще передать дар кому бы то ни было? Почему Рагар так уверен, что все получится?
И что мне делать потом (если король не прибьет меня после признания) — прятаться всю жизнь в Белогорье от темного жениха? И откроет ли Хелина мой запертый дар?
Но, когда я выбежала из опочивальни, Рагара уже след простыл: умчался куда-то, до утра оставив мастера Морена за главу моей охраны. Когда наставник спит, интересно?
Ко мне тоже не шел сон. Я ворочалась, считала в окне яркие, низко висевшие звезды. Скоро все закончится, уговаривала я себя порадоваться, но почему-то стало еще тревожнее.
Встала, натянула штаны и рубашку и, прошлепав к окну босиком, шепнула:
— Эльдер.
Ехидная снежная морда нарисовалась мгновенно.
— Спеть вам колыбельную, ваше бессонное высочество?
— Чтобы твой вой перебудил весь дворец?
— Тоже мне дворец! — фыркнул ласх. — Тюрьма и то краше. Не видели вы настоящих дворцов у нас на Севере. Вот где красота. Даже ваши горные замки — вороньи гнезда по сравнению с ними. А уж здесь, в столице, совсем смотреть не на что.
— А как же главный собор, жемчужина равнинной архитектуры?
— Жемчужина? Булыжник! — взревел дракон и получил по носу. — А драться зачем?
— Не шуми, принцесс разбудишь.
— Было бы кого будить. Они девичник устроили, еще не угомонились — сплошное хихиканье и любовные песни под лютню и арфу. Рамасха в отместку мальчишник объявил: сказал, что, как доверенное лицо императора, имеет право проститься за отца с его беззаботной юностью.
А меня, конечно, ни туда, ни сюда не позвали. Мне стало еще горше. Кто я? Правы мои правдивые старшие сестрички — урод.
— Эльдер, подними меня в небо.
И брось, как все бросили. Нет, этого я не стала говорить. Так, помечтала.
— Нельзя.
— Почему? Разве я тут пленник?
Уговорила я его. Ну кто нам может угрожать в небе? И как это — без охраны, а Эльдер на что? Вот он и есть охрана, и никакого приказа моего тюремщика, то есть наставника, мы не нарушим. Подумаешь, пару кругов сделаем над городом. Ночью и не увидит никто.
Парой кругов мы, конечно, не ограничились.
Главный город королевства раскинулся на холмах по обе стороны реки и был довольно велик, но очень мрачен. В темноте тускло светились костры у городских ворот: охрана грелась. Последний месяц осени выдался на диво холодным. Еще бы, с такими северными гостями короля. Горели костры и на свалках: там ночевали нищие. Кое-где тускло мелькали пятнышки фонарей с сальными свечами, отмечая расположение трактиров и гостиниц. Движущиеся цепочки факелов — это, в основном, городская стража. Темными громадами возвышались соборы.
На центральной башне главного храма белела огромная шапка снега. Она и привлекла наше внимание: кто-то из ласхов почтил присутствием святое место. А на шпиле, увенчанном священным символом, мелькала какая-то крохотная искорка, но очень яркая. Трудно не заметить во тьме.
Эльдер спустился ниже и едва не грохнулся, забыв шевелить крыльями от изумления: какой-то идиот кощунственно залез на шпиль, обнял одной рукой перекладину священного знака и, размахивая той самой искоркой во второй руке, изображал из себя маяк и очень громко, нараспев, как пустынный шаман, декламировал… любовные гимны древних айров.
А это та еще поэзия. Весьма двусмысленная. Ведь айры не различали полов, являясь презренными гермафродитами, обретавшими мужскую или женскую суть исключительно по своей воле и желанию возлюбленных. Они ненавидели в чем-то себя ограничивать, тем более в любви.
За что и поплатились в конце концов.
Смысл декламации импровизированного «маяка» сводился к подробному описанию страданий от неразделенной любви дерзнувшего влюбиться в недосягаемое и равнодушное божество запретной любовью. Последний эпитет являлся позднейшей вставкой моралиста, ибо запретной любви у айров не бывало, это все равно что запретить солнцу светить, а зеркалу отражать. А вот неразделенная случалась, но и здесь существа, способные становиться чем угодно, находили способы взаимности.
Они умели дарить себя друг другу.
«Если ты хочешь быть цветком, я стану росой на твоих лепестках, чтобы твоя красота блистала еще ярче. Если ты хочешь быть пчелой, я стану розой, чтобы дать тебе отдохновение и сладость нектара. Если ты хочешь лететь, я стану небом для твоих крыльев. Лети, мое чудо, мне больше ничего не нужно. Если ты станешь ночью, я обернусь звездами, чтобы твои глаза блистали еще волшебней…»
