Последнее, что внятно донеслось из мира, — крик Дигеро:
— Стой, Лэйрин!
И королевский гром:
— Все вон!
А меня уже подхватил дивный шквал огненных ярости и боли, черных обиды и гнева. Свились в смерч.
Рядом вспыхнуло рыже-белое пламя.
Изгибаясь змеей, уворачиваясь от жгучих языков, смерч начал танцевать вокруг него, оборачиваться петлей, отражая или жадно впитывая в себя стреляющие протуберанцы. И наслаждался восхитительным смертельным танцем — куда опаснее и прекраснее, чем пляска в долине Лета сотни веков назад… Смерч жаждал смести этот полыхающий жаром костер, обратить в сноп искр и развеять в небесах.
И уже начали слабеть жадные языки встречного пламени, протуберанцы выплескивались реже, отдалялись, стараясь избегать ударов. Но откуда-то налетели, взвились вокруг ледяные вихри и сияющие радуги. Их было слишком много, они мешались, не попадали в ритм танца смерти и убивали лишь красоту и восторг.
Заскучав, смерч выбил хрупкую преграду стекла, отделявшую от него свободу небес, и, сметя с пути горстку колючего снега, вырвался.
И услышал зов. Далекий, властный.
Смерч не успел откликнуться — грянули громы, посыпались радужные молнии, заплясали со смерчем в едином ритме, и это было еще одно упоение. Но смерч спешил. Потом, мы потом дотанцуем, прекрасный радужный сполох, и насладимся смертью друг друга… Там, в пучине Тьмы — мой дом. Только там — всегда ждут. Только там — я нужна.
И смерч уже чуял зовущего — пепельную жажду, черную печаль и уголь горевшего гнева.
Вот только… что за серебристо-жемчужный луч — тихий, нежный — мерцает во тьме?
Ширится…
Становится огромным жемчужным небом, поймавшим крохотный смерчик в ладонь.
«Возвращайся. Я был плохим учителем, ученица, если ты забыла все, чему я тебя учил, — вздохнуло небо. — Это не твой гнев, не твоя жажда. И не твои крылья».
И смерч умер. Рассыпался, ударившись в бескрайний твердокаменный щит, преградивший путь. Щит разлетелся мириадами жемчужин.
* * *
Мокрая ткань под щекой. Заложенный, хлюпающий нос. Слипшиеся, словно склеенные веки. Это было первое, что почувствовала.
— Очнулась? — раздался над ухом голос Роберта. — Прекрасно. По всей видимости, откуда бы ты ни возвращалась в мой дворец, это всегда будет стихийным бедствием. На этот раз — покушение на короля, покушение на высокого гостя — кронпринца Севера, ранения нескольких стражников, увечья двух вейриэнов, перелом крыла ласха. И это — не считая мелких царапин у прочих пострадавших.
— И это все я? — говорить почему-то больно. Нашарила какую-то ткань и с чувством высморкалась.
— Еще твой сообщник. Ему инкриминируется покушение на короля и вооруженное сопротивление при аресте. Пострадавших от колотых и резаных ран, нанесенных его мечом, тоже хватает. Кстати, он бежал.
— Кто? — глаза опухли так, что открыть их невозможно, шарю по мерзейше-волглой простыне. Горячая ладонь Роберта любезно подсовывает мне чистое полотенце.
— Мой первый и пока единственный рыцарь ордена Священного Пламени, сэр Дигеро фьерр Этьер.
Я двумя пальцами разлепила правый глаз, сочившийся безостановочными слезами.
— И что это на него вдруг нашло?
— Решил сдуру, что это я тебя убиваю, а не ты меня. Хорошо еще, Рамасха и Морен не успели далеко улететь. Скрутили дурака. Кстати, Морену ты сломала руку.
— О! — я отвела пальцы, и глаз самопроизвольно закрылся. Впрочем, я успела лицезреть потрепанную, но почему-то чрезвычайно довольную, как у обожравшегося кота, королевскую физиономию. — И теперь нас казнят? На одной плахе?
— Даже не надейся.
— Мое последнее желание — умереть с любимым на одном смертном одре.
— Не выйдет. Рамасха приговорил тебя к смерти от простуды за покушение на его жизнь… и честь.
— Честь? — Я проделала операцию по принудительному открытию левого глаза. Он видел лучше — сразу узрел вожделенное полотенце.
— Эротический танец на ножах с обнаженной девой — не для его слабых нервов, — пояснил Роберт.
— Оу?
— Твоя одежда сгорела. Ты еще не имеешь власти над огнем, а вот огонь над тобой…
— О-о-о! — глаза закрылись. Не хочу ничего видеть и жить не хочу. — Тогда где я так простудилась?
— Ласхи тебя заморозили, чтобы хоть как-то остановить, не покалечив. Потом отпаивали «корнем солнца», но перестарались, и теперь ты обзавелась аллергией на этот бесценный эликсир. Лечить тебя больше нечем.
— Я настаиваю на плахе. Лучшее лекарство от насморка. Так Диго бежал и свадьбы не будет?
— Будет, но теперь уже не так быстро, как я рассчитывал. Тут ты своего добилась. Я сам помог ему бежать — спрятал в одном из своих тайных убежищ, пока мои подданные не успокоятся. Видишь ли, пришлось повесить на беднягу все твои боевые подвиги, ибо мой наследник должен быть вне подозрений. Вейриэны успели всех непосвященных вымести из зала, пока ты не вошла в раж. Да в том хаосе никто бы ничего не разобрал. С точки зрения человека, в том зале людей уже не было.
— Как это — не было? А я? — от потрясения глаза мигом распахнулись.
— Не могу назвать явившееся нам вместо тебя чудовище человеком. Сущая змея!
Значит, кто-то тут врал об обнаженной деве, успокоилась я… с одной стороны. С другой — какое еще чудовище?! Меня зазнобило. Зарылась в покрывала и укрылась с головой. Меня нет.
— В зале оставался только один неизмененный человек, — добил король. — Дигеро.
Накрылась подушкой. Ничего не слышу. И знать не хочу, как выглядело то чудовище! Ясно же — чудовищно. И Диго видел это… существо!
Роберт отобрал подушку, вытащил меня из покрывал и поставил перед собой.
Ноги подкосились. Я села на край ложа, закрыв лицо ладонями, не зная, о чем сильнее переживать: о потере человеческого облика (он-то, кажется, ко мне уже вернулся). Или о том, что теперь Дигеро навсегда для меня потерян. И в который уже раз я говорю себе это?
— В кого же я превратилась?
— Немного от женщины, немного от змеи… крылатой. Ничего удивительного: внутри каждой женщины прячется кобра. Не пугайся, я пошутил, — Роберт сел рядом, обнял за плечи. — Послушай, девочка… У меня серьезные планы на нашего красавчика Диго. Не то, что ты подумала. И я никому не позволю их сорвать. Он не пара тебе, принцесса. Уж поверь мне, повидавшему много таких, как он, — гордых, кристальных чистоплюев. В том числе в этой постели, — Роберт с усмешкой кивнул, когда я, осознав наконец, что нахожусь не в своих покоях, а в совершенно незнакомых, огляделась, оценив и роскошь обстановки, и размеры ложа, занимавшего едва ли не полкомнаты. — Кроме того, этот помешанный на чести мальчик — из тех, кто до гроба не прощает обмана. А твое притворство не перестанет быть для него обманом, даже если он узнает, что оно вынужденное. Это во-первых. Во-вторых, ты уже отказалась от него, когда заключила со мной сделку и мы оба вступили на путь Айшери, прядущих нить души. В-третьих, он никогда не полюбит тебя как женщину. Мало того, что с точки зрения нормального мужчины твой облик далек от идеала женской красоты, но ты и для чистых магов — таких, как я или ласхи, — непонятно что.
