Роберт и целомудрие. Могла бы — рассмеялась.
— Зато во всем королевстве в эту ночь мои подданные испытывают особо сильное чувство любви к королю. Разве что кроме отъявленных мерзавцев и ненавистников, но их мне не жалко. Сейчас мне нужна вся сила любви, на какую способны мои люди. Попривыкла? Теперь идем в зал совещаний. Придется в обход. Кардинал всегда нервничает, когда я появляюсь из огня.
Четверо вейриэнов несли стражу за дверями покоев и доложили, едва завидев нас:
— Приказ выполнен, ваше высочество. Ласхи улетели в безопасные для них места.
— Я не давал такого приказа! — опешила я.
— Это я распорядился от твоего имени, Лэйрин, еще во время твоего посвящения в нашем семейном святилище, — невозмутимо сказал Роберт, уходя вперед. Бросил вполоборота: — Не задерживайся.
Боги с ними, с ласхами, хотя это возмутительно, ибо кодекс гласит: «Вассал моего вассала — не мой вассал». Но — посвящение? Вот те поцелуи? Интересно, как король посвящал Дигеро…
Роберт, размашисто шагавший впереди, вдруг хохотнул, усилив мои подозрения, но ничего не сказал, а я как-то незаметно отвлеклась от давившей на сердце тяжести.
Стражи, стоявшие в коридорах, держали в одной руке пику, а в другой почему-то — зажженную свечу. По стенам обильно, через каждый шаг, горели факелы и свечи в высоких канделябрах. Иллюминация не рассеивала мрак, а только подчеркивала. Воздух во дворце казался неподвижным, густым, как черничный кисель, и огоньки висели в нем, как капельки воды на невидимой паутине.
В зале советов нас ждали десятка два приближенных — кардинал, канцлер, военачальники, герцоги, — бледные, с покрасневшими глазами, как с похорон. У каждого в руке тоже по мерцавшей огоньком свече, на овальном столе — кипа пергаментов и свечные связки.
— У вас минута доложить о готовности, — объявил государь, приняв их поклоны.
— Мои люди готовы, государь, — вытянулся начальник королевского гарнизона так, что даже его жесткие усы встопорщились по стойке «смирно». — Поленницы сложены, вязанки хвороста доставлены и разложены всюду, где указано. Костры зажжены, свечи раздали. Народ, кроме неходячих, весь на улицах молится, кто в храмы не попал. Стража у каждого дома — против воров, значит.
— Пострадавших много?
— Точных сведений еще не имеется, обходы мы не делали, но трупы уже есть. Сердце, у кого слабое, так оно не выдержало. А так — давки нет, паники тоже. Куда бежать-то нам? Да и тяжко, ваше величество, — вздохнул он, кашлянув. — Ноги едва движутся. Лечь бы да помереть. Даже дети на улицах не плачут — сил нет. Только и держит — вера в Бога да короля.
— Хорошо. Будем надеяться, что везде, куда я успел отправить весть, тоже успели подготовиться. Отойди к камину, Лэйрин, — приказал Роберт, подошел к окну, распахнул медные рамы витражей.
Колокольный гул стал громче, а вот паузы между звонами увеличились, и отзвуки словно увязли в густом мраке. Сквозняком не повеяло, но пламя всех свечей как придавило — оно съежилось до едва синеющей точки, и на миг в зале совсем потемнело, но тут же огоньки вспыхнули еще ярче. И, даже отступив к дальней стене с камином, я видела, как в тяжелой непроглядной тьме, закупорившей и луну, и звезды, тоже что-то замерцало, но не в небе, а внизу, где простирался город, словно созвездия опрокинулись наземь.
— Мой король, — пошевелился державшийся одной рукой за сердце тощий, как щепка, и вечно суетливый герцог фьерр Фенц. Свеча в его правой руке дрожала и кренилась, талый воск разбрызгивался, капая на штаны. — Но почему? Ведь это идет вся Темная страна, вся! Даже младенцу это уже понятно. Когда Азархарт приходил один — такого не было. А еще не меньше получаса до полуночи!
— Мой добрый друг, — повернулся король. — Темные сочли, что Виоле полагается одна шестая королевства. Размером как раз с твое герцогство. Но ты же не захотел его отдать! Вот Темный и решил сам выбрать лучший кусок. И опять твои пастбища, луга и леса оказались лучшими в королевстве.
Мне осталось только ресницами хлопать в изумлении: в благороднейшем нашем короле Роберте Сильном скрывался, как оказалось, еще и талант сочинителя. Такое выдумать!
— Но почему мои? — застонал несчастный герцог.
— Потому что ты — скупердяй! — забрюзжал кардинал, прервав молитву. — Свечи тоньше волоса жертвовал в храмы! Зажечь теперь там нечего. А где слабее молитва и тусклее огонь, туда Темная страна и падет.
— Довольно! — рыкнул Роберт.
Ему ответило жуткое эхо, громовым хохотком прокатившееся по небу.
И сразу вокруг меня взвилось пламя, укрыв до плеч. Я чихнула и улыбнулась — кончик огненного языка щекотнул нос. Придворные помертвели в ужасе то ли от услышанного черного грома без молний, то ли от необычного зрелища молнии без грома, столбом вставшей в зале. Лишь военачальник блеснул решительно глазами, сжал свечу, как древко штандарта, и она едва не сломалась, а канцлер и казначей обменялись понимающими взглядами. Король в сердцах захлопнул раму, только стекла жалобно брякнули.
— Благородные фьерры, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Пока в ваших руках горит свеча, а в сердцах — любовь к Богу и королю, Тьма не подступит и страх не коснется ваших душ. Но вы должны запомнить: ваша жизнь зависит от преданности трону. Я пожертвовал темным любимую дочь, но не могу отдать ни пяди земли, ни даже самого последнего из моих подданных. Потому я обратился к Белогорью. Вам известно, что Виола — дочь горной леди, и для ее брака нужно еще и согласие горных кланов в лице моего сына. А Белогорье и принц Лэйрин, видите ли, категорически не согласны.
И пришлось мне в знак категорического несогласия сложить руки на груди и надменно задрать подбородок. Сказать ничего не могла — онемела.
Огонь струился с плеч, как мантия, а ловкие язычки засновали по всему телу даже под одеждой. Как он может! В такой момент! При всех! Стыдно было невыносимо, мои щеки покраснели, а Роберт, блаженно улыбаясь, прикрыл веки.
— Потому нам предстоят еще одни переговоры с Азархартом, — довольным тоном сытого кота сказал этот заядлый лжец и бесстыдник. — И пока они не завершатся, Темная страна не падет на наши головы, удерживаемая на расстоянии силой ваших молитв, — он вскинул взгляд на замолчавшего, ловившего каждое слово кардинала, и тот, спохватившись, усердно забубнил под нос.
— Не изволь гневаться, государь, не выдержать нам долго этого, — вымолвил старый канцлер, герцог фьерр Холле. Дышал он тяжело, с присвистом в легких, на лбу старика блестели бисеринки пота, но держался спокойно и с достоинством.
«Тут люди страдают, а вы, сир, бессердечно развлекаетесь…» — подумала я и, выдохнув внутренний огонь, щелкнула по каждому наглому пальцу обнимавшего меня пламени. «Молодец, моя девочка, учишься, несмотря ни на что», — долетело эхо. Я чувствовала веселый и безудержный азарт, охвативший короля.
— Не потребуется долго, — он вытащил из кармана тот же фальшивый черный свиток, отмотал кончик чуть выше подделанной подписи и печати Азархарта, сделал вид, что читает: — В его ультиматуме мне сказано: «Если ты не отдашь прекрасную твою дочь Виолу, чья красота, ум и грация стоят царств, я вынужден буду возместить эту невосполнимую утрату и взять твое королевство, и это будет малая цена за потерю такого дивного светоча моей погрязшей во тьме и смраде страной, о благородный король Роберт Сильный. Прими почтительнейшие уверения в уважении к твоему величеству и мое восхищение твоей добродетельной доблестью и славой. Азархарт». Понятно вам? — свернув свиток, Роберт припрятал его подальше от чужих глаз.
