Книга Озеро Радости, страница 51. Автор книги Виктор Мартинович

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Озеро Радости»

Cтраница 51

Яся думает переспросить, кто сделал этот снимок, но знает, что он не скажет, ибо не сказал сразу. Было бы ошибкой думать, что сейчас он с ней говорит. Даже на ее вопрос он не отвечает, а вещает. Рассказ про трубы — это еще одна tailored tale от Рустема. И все многозначности в ней выстроены башенками по стенам. Их можно увидеть, но невозможно разрушить.

К разговору о хобби они больше не возвращаются, хотя она видит заставку на его планшете — лежащая в тронутых льдинками водах северного залива заводская труба. Труба напоминает ствол дерева, который мок так долго, что успел стать мореным. В конце концов, говорит она себе, близость отношений отнюдь не измеряется временем, проведенным за разговором. Или персонализацией реплик, которыми обмениваются говорящие. Об исполнительном листе она Рустему так и не рассказывает, боясь, что он прервет ее восклицанием: «А когда много летучих мышей, это называется облаком! Cloud of bats!»


* * *

В чеховский садик захаживают игроки в виртуальный покер. Они составляют тут отдельную категорию, несколько натужно выстилающие свои передвижения по клубу коврами из денег. Выпив с одним из них бутылку коньяка, Яся осознает, что легкий и быстрый доход, оставляющий его владельцу много свободного времени и не приносящий никаких плодов кроме денег, — гарантированный путь к депрессии. Жизни нужно усилие, без которого любая награда выглядит жульничеством. Впрочем, в жизни нашей героини так много усилий и так мало наград, что это тоже выглядит нечестно. Непонятно только, кто именно тут мухлюет.


* * *

Кровать Рустема упирается в окно, Яся наблюдает за тем, как небо над мертвыми домами меняет свой оттенок от аквариумного темно-синего к неинтересной прозрачности березового сока в банке. Через час вспыхнет рассвет. Рустем перебирает ее волосы

— Ты знаешь, что в бразильском варианте португальского языка… — вполголоса спрашивает он, — есть слово cafune, которое означает прикосновение к волосам того, кого любишь?

Девушка зевает и натягивает на себя одеяло. Снова с ней говорит его стена.

— А ты знаешь… — говорит она, подражая его интонации, — что это очень дешево. Пересказывать в постели раздел «Калейдоскоп» из журнала «Men’s Health»?

— Современный человек настолько погружен в медиа, что со временем у него не остается никаких рассказов. Кроме вычитанных в медиа.

Яся молчит, понимая, что и эта фраза пришла откуда-то из позднего Пелевина.

— Не обижайся, ma cherie, — просит он ее, запуская пятерню в Ясины пряди. — Давай я расскажу тебе самую красивую историю, которую знаю. Она — про Ницше.

— Человек по имени Рустем, который постоянно упоминает Ницше, — это, пожалуй, уже очень веселая история, — поворачивается она к нему. — Но тут уж ты не обижайся.

Рустем смотрит в потолок. Люди, которых сложно обидеть, делятся на два типа. Первые как будто не склонны относить все обидное, что слышат в свой адрес, на свой счет. «Меня назвали собакой. Но я ведь совсем на нее не похож. У меня шесть ног, а не четыре», — говорят они себе. Вторые как будто защищены от мира толстой ватной стеной. И все уколы в их адрес тонут в этой вате. Временами Рустем напоминает философа, временами — тугодума. Бывает похож он и на человека без сердца, но, думается, любой мужчина хотя бы раз в жизни может быть заподозрен в этом.

— Пожалуй, если бы меня спросили, о чем я думаю, когда мне тяжело… Когда что-то не получилось… Или, наоборот, когда что-то вышло очень хорошо… И закончилось… Я бы не рассказал в ответ именно эту историю. Не рассказал — потому что такие истории нужно оставлять для себя. И для самых близких.

Яся укладывается ухом на его плечо и смотрит в бледнеющее небо. Язвить больше не хочется. Бывают интонации, которые выключают иронию. Издеваться и подтрунивать над словами, произносимыми так — все равно что передразнивать исповедующегося.

— В августе тысяча восемьсот восемьдесят первого года, во время пешей прогулки из швейцарской деревушки Сильс-Мария в Сильваплане, Фридрих Ницше почувствовал усталость и присел отдохнуть. Рядом с ним находилась скала пирамидальной формы. Палило солнце, ему было жарко и хотелось пить. И вот, сидя у этой пирамидальной скалы на провинциальной швейцарской дороге, он вдруг понял одну вещь. Раз Вселенная безгранична, раз в ней есть бесконечное число солнц, вокруг которых крутится неисчислимое количество планет, в том числе — похожих на нашу, в том числе — повторяющих нашу… Так вот, он понял, что слово «бесконечность» означает, что все, что мы любим, обязательно повторится. И эта пирамидальная скала, это палящее солнце, это чувство жажды, эта провинциальная швейцарская дорога и ощущение тяжести в гудящих ногах случатся с ним, причем — снова и снова. Впоследствии это было названо «вечным возвращением». Единственной теорией, которая наполняла его такой надеждой, что он так и не сформулировал ее до конца.

— Надеждой? Почему надеждой? — спрашивает Яся.

— Я разговаривал об этом с одним доктором философии, который консультировал советника президента, которому я разрабатывал брюки с корсетированной вытачкой защипа, помогающей скрыть полноту. Так вот, этот доктор сказал, что надежда Ницше была связана с тем, что теория вечного возвращения наделяет жизнь весомостью. Каждый совершенный нами поступок, каждое слово что-то значит. Но я для себя понимаю все по-другому.

Рустем замолкает и, кажется, уже совсем не собирается возвращаться к теме. Яся представляет, что ей снова и снова приходится ехать в Малмыги, снова и снова — умолять отца помочь выплатить штраф, и каждое ее слово, каждое «Папочка, миленький!», каждое «Ну пожалуйста!» звучит в вечности, повторяясь бесконечно и превращаясь в ад. Потом она вспоминает другие моменты, и да, ощущает тень надежды.

— И как ты это понимаешь для себя?

— Возвращение и повторение — не одно и то же, mon amour. Возвращаясь, ты всегда обходишь острые камни. И берешь с собой воду. В одной из миллиона вселенных ты сможешь исправить каждую ошибку, которую совершил. И те люди, которые были с тобой жестоки, присядут рядом и похлопают по плечу.

Яся думает, что мир не может вечно быть свалкой и скотным двором. И если ему суждено миллиардно повториться, действительно должен перестать бить обухом топора по затылку всякий раз, когда просто может это сделать. Потом она думает о Ницше на дороге из швейцарской деревушки Сильс-Мария в Сильваплане с флягой и раскладным стульчиком. И вспоминает игроков в виртуальный покер, с их наградами, полученными без усилий. Затем, уже не вполне логично, переключается на запечатанную в мед и смолу царицу Агну, сделавшуюся для Яси чем-то вроде попугая ара, с которым предлагают фотографироваться за деньги. Про ночные звуки из Вичкиного угла. Про салат «Цезарь», филе из курицы, шесть видов пиццы, которые она поедает день за днем, потому что остальное в меню «Черри Орчарда» ей не по вкусу. С этими мыслями она задремывает, но так и не успевает достать до тинистого дна реки сна — Рустем расталкивает ее и говорит, что ей пора, метро уже открылось.


* * *

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация