«Господи, я превратилась в домашнее животное! — обрывает она себя в такие моменты. — Уже ищу даже не любви! Не нежности! Не секса! Не отца для плавающей в моей животе рыбки! А просто хорошего к себе отношения!..»
Она пробовала читать его романы, но там — «шыльды», «балбачу», «пагатоў», «гнуткасць», «выкшталцонасць», «рахманы», «фатэля», «куфаль» — смыслы, прозрачные и трепетные, прячутся за слепыми пятнами непонятных слов.
* * *
Над парком за Нярисом доминирует телебашня, погруженная в воспоминания о девяносто первом, когда ей выпала ночь мировой славы. В парке тихо. Шелестят шинами по асфальту последние осенние велосипедисты, шуршат под ногами еще не успевшие набрать дождевой влаги листья. Перед Янкой — мамаша с затянутым в трикотаж ребенком. Женщина ведет его за ручку, тот только научился ходить, и шажки даются ему так сложно, как будто он управляет своими конечностями с помощью джойстика, который еще не до конца освоил. Топ, топ, топ, трикотажная нога подгибается, ребенок заваливается, виснет на маминой руке и начинает громко кричать. Та берет его на руки и утешает, баюкая и вытирая слезки подушечками больших — таких больших — пальцев. Янка наблюдает за ними и думает, что младенец — единственное существо на земле, которое нуждается в тебе безо всяких на то причин. Просто потому, что ты его мать. И характер этой привязанности сильней и надежней, чем любовь мужчины. И что он мог ее найти уже давно. Зная, куда она уехала, где учится и в каком городе живет. И что, когда у нее родится ее малыш, на Земле появится человек — единственный, пожалуй, человек, — которому она будет необходима.
* * *
— Ты видела? — Саша без стука влетает в Янкину комнату и бросает на кровать русскую версию газеты «Республика». На титульной полосе — фотография президента Грибаускайте, которую соседка боготворит. Под фотографией крупный заголовок: «Президент сделала новую прическу». Ниже — титр: «Пробор ушел, теперь — коротким каскадом вниз».
— Это, безусловно, большая новость, — тянет Янка с улыбкой. — Ты решила тоже постричься? Коротким каскадом вниз?
— На шестой странице открой! — распоряжается блонди и в нетерпении перелистывает газету сама.
На внутренней черно-белой полосе снимок — вход в университет. По ступенькам, спиной к фотографу, поднимается хорошо различимая фигурка, одетая в старые шузы и застиранную байку. Требуется секунда, чтобы узнать в снимке саму себя. Заголовок сообщает: «Белорусский олигарх учит своих детей в Литве». Яся начинает читать, и буквы отказываются складываться в слова.
«Как удалось узнать “Республике”, в белорусском Университете, которому предоставила гостеприимное место Республика Литва с выделением аудиторий в Институте имени Ремериса, вот уже несколько месяцев обучивается родная дочь одного из людей, причисленных правозащитными организациями к числу “личных кошельков президента”». Янка отмечает все эти особенности балтийской русской грамматики. Все эти «обучивается» и «гостеприимное место». Заметив это в другой статье, она бы улыбнулась. Но тут эти легкие стилевые нестыковочки воспринимаются специальным языком, на котором с ней разговаривает ад. Как и тексты, извлекаемые из казенных конвертиков, прочитанное пугает своей неряшливостью. Фатум — плохой стилист.
«Находясь под въездными санкциями в Евросоюз и неоднократно и успешно пренебрегая этими санкциями, этот олигарх, которого состояние оценивается в более чем миллиарды евро, умудрился пропихнуть в Университет свою дочерь, известную под именем Янина Сергеевна. Самое возмущающее в этом то, что, воспользовавшись своими почти безграничными связями, а также, возможно, коррупцией в системе образования Литовской Республики, этот человек, с его материальным благосостоянием, втюхал дочку на бесплатную форму обучения и даже выхлопотал для нее хорошенькую стипендию в тысячу триста евро, которая платится в том числе из ваших с нами налогов».
— Так ты у нас милиардерша, систа? — радостно орет Саша. Как будто в газете сказано, что Янку удочерил Билл Гейтс или она оказалась внучкой Рокфеллера. Как будто после статьи ей повысят стипендию в четыре раза, до указанной в газете суммы. Как будто там, в публикации, есть какая-то хорошая новость. Хоть какая-то.
Героиня публикации не успевает ничего ответить — Саша все видит по ее лицу, отбрасывает газету, обнимает подругу и гладит по голове. Обида — более сильное чувство, чем злость, горечь, растерянность или испуг. Хотя в этом случае весь указанный набор был бы уместен. Примерно в таких состояниях люди и начинают сомневаться в заселенности Небес.
* * *
Как мило: она жила и работала в вишневом саду, среди девиц, не имеющих ничего против того, чтобы их называли «черриз». А теперь спит рядом с садом уже зимним. Разница между Москвой и Вильнюсом — это разница между «Вишневым садом», превращенным в бордель, и экзотической оранжереей, превращенной в сквот.
* * *
Бредя по коридору улицы Бернардину, мимо монастыря, гостиницы, дворца, костела — к святой Анне, похожей на уже готовый к навешиванию на исполинский холодильник сувенирный магнит, Янка натыкается на Даниэля Брюля. Тот издали щурится, узнает ее и улыбается, подходя: «Янина Сергеевна!» Девушка рада бы ответить что-то, но она снова забыла его отчество. Они идут рядом, он задумчив. Наконец он говорит, глядя прямо перед собой:
— Когда я пишу свои романы, я сильно проживаю их. Там, в текстах, люди встречаются и расстаются, им то хорошо, то невыносимо плохо. Совсем как в жизни. И я становлюсь то веселым, то печальным, то радостным, то грустным. Параллельно общаясь с людьми. А ведь ты не можешь полностью погрузиться в свой текст, тебя постоянно отвлекают — переезды, лекции и так далее. Так вот, выходя во внешний мир, я поневоле замечаю, что становлюсь то немотивированно замкнутым, то разговорчивым; то подавленным, то неестественно общительным — в зависимости от того, где, в какой фазе находится сюжет и каково сейчас его героям. Так вот. Глядя на вас, Янина Сергеевна… — он оборачивается к ней и останавливается. — Наблюдая за вами… В аудиториях и коридоре, до лекций и во время семинаров, я не могу избавиться от впечатления, что вы как будто переживаете какую-то внутреннюю жизнь. Что между вами и миром — прокладка из событий, не видимых глазу, но делающих вас то печальной, то рассеянной, то игривой, то заторможенной. Вы как будто пишете роман, будучи погруженной в нафантазированную реальность…
— Вы сейчас очень точно сформулировали отличие мужчины от женщины, — включает Янина Сергеевна режим московского светлячка. — У девочек всегда так. А у мальчиков только тогда, когда они пишут романы.
Даниэль Брюль поощрительно кивает. Янка осознает, что, если она хочет прогуляться с ним по городу, как ей думалось об этом в аудиториях — вот он, шанс. Она снова смотрит на него, пронзительно умного и больше похожего на киноактера, чем на лектора, и ловит себя на мысли, что хочет увидеть рыжеватую щетину, непослушные кудри и шрам в форме чайки над бровью. А потому на следующем же перекрестке она прощается и ныряет в рукав кривоватого и неопрятного переулка.
