– Сбежал, – поняв, о ком идет речь, отозвался дружинник. Ивар с облегчением прикрыл глаза. – Но он вернется.
– Это понятно…
– Боюсь, что нет. – Вячко встал. – Вы не знаете всего, лорд. Вы ждете Творимира, как тогда, у амбара, ждали, что он вас узнает. Забудьте об этом. Вернется только зверь. И поверьте, для вас в этом будет мало радости. Так он упоминал обо мне?
– Нет, – медленно отозвался советник. И вскинул голову. – Я о другом, но оно подождет. Что, черт возьми, вы имели в виду?.. Чего я «не знаю»?
Вячко с сожалением развел руками:
– Главного. Человек гибнет в огне, а зверь рождается. Нет больше Творимира. Остался только медведь. Самый страшный исход для оборотня… Оберег его видели?
Ивар заторможенно кивнул.
– Ну вот. Огонь его дарит – он же и забирает. С этим ничего нельзя поделать. Тот, кто потеряет оберег, перекинуться больше не сможет. А что хуже всего – он перестанет быть человеком. Забудет все: кого любил, кем был… И станет зверем. Опасным зверем, не боящимся людей и одержимым жаждой крови. Вы это видели сами. Странно звучит, но милосердие может быть жестоким… Лучше уж так, чем всю оставшуюся жизнь пробегать на четырех лапах без возможности вновь стать собой.
– К дьяволу милосердие, – прервал его лорд, выпрямляясь. – Вы утешать меня пришли? Сомневаюсь. Так давайте ближе к делу!
– Как пожелаете. Творимир отдал вам вот это. – Вячко выдернул из-за пояса уже знакомый советнику нож – узкий, с костяной рукояткой. – Пояс с вас сняли во время перевязки, но клинок я прибрать успел.
– Спасибо, – мрачно отозвался Ивар. – И что с ним теперь делать?
Дружинник не ответил. Молча положил нож на край стола, расстегнул куртку и одним движением стянул ее через голову вместе с рубахой.
– Мы всегда доверяем последний удар кому-то из своих, – с легкой улыбкой сказал он. Ивар чертыхнулся.
По обнаженному, словно скрученному из одних только жил торсу русича бежал, извиваясь, знакомый рисунок. Выжженное на коже изображение зверя было иным – не медвежья морда во всю грудь, как у Творимира, а что-то небольшое, похожее то ли на кошку, то ли на крысу. Но это определенно была работа одного и того же мастера. Руны, свернувшиеся охранным кругом вокруг рисунка, это только подтверждали. Плавные линии отсвечивали красным, ловя огненные блики. Так он – тоже?..
– Замечательно, – сказал советник. – И, надо полагать, ваши соотечественники…
– Те, что служат сэконунгу? Просто люди. О моей второй личине они ничего не знают. Не пугайтесь, лорд. Таких, как мы, и на Руси немного… Взгляните.
Палец дружинника скользнул по животу снизу вверх и остановился, закрыв собой круглую, похожую на мишень, небольшую руну прямо под сердцем. Ивар кивнул:
– Смотрю. Что дальше?
– Бить надо сюда, – ответил Вячко, чуть надавливая ногтем в центр руны. Та на мгновение полыхнула багровым отсветом и вновь погасла. – Один раз. Вогнать нож по самую рукоять, иначе не достанет.
Советник Кеннета Мак-Альпина, не веря своим ушам, поднял взгляд на дружинника:
– Вогнать?!
Вячко кивнул. И добавил ровно, словно не о его же товарище сейчас шла речь:
– Прошлого не вернешь, лорд Мак-Лайон. Я уже говорил. А медведя будет тянуть к людям, особенно – к тем, кто был ему близок. Он придет после полуночи. И начнет с вас.
– Так ничего нельзя сделать? – севшим голосом переспросил Ивар. А потом, будто в полусне, услышал короткое, спокойное:
– Можно.
– Что?..
– Убить зверя.
Снегопад, час назад прекратившийся, начался вновь. Солнце скрылось. С моря на Берген медленно наплывала огромная неровная туча. Тихоня, сбегая с крыльца, мельком глянул в небо. «Эвон как заволокло, – подумал он. – Будет буря!» Хриплое карканье кружащих над головой ворон только подтвердило его подозрения. Норманн запахнул плащ, перекинул полную флягу из одной руки в другую и заторопился к гостевому домику. За брагой пришлось побегать: во дворе, кроме десятка хмурых, встрепанных караульщиков, никого не нашлось, а они были пустые. Погреб хозяйский, само собой, оказался на запоре. Так что, кроме как искать своих да просить поделиться, Ульфу ничего не оставалось. Дружинники Эйнаровы, конечно, посочувствовали, но все равно быстро обернуться не получилось.
Не глядя по сторонам, Тихоня пронесся по двору и толкнул знакомую дверь.
– Ваше сиятельство! – нарочито громко возвестил он, вваливаясь в сени. – Я принес!
Никто не отозвался. Дурные предчувствия всколыхнулись с новой силой – сунув флягу за пояс, норманн шагнул в комнату и замер. Дом был пуст. Ни подозрительного руса, ни собственного хозяина, никого. Ну первый еще ладно! А второй куда мог деться, раненый-то?..
– Вот как чуял же, – свирепо прошипел Тихоня, разворачиваясь на выход. Шагнул через порог, огляделся. А потом с недоумением прищурился: в самом конце подворья, между створками распахнутых ворот, темнела неестественно прямая, застывшая фигура.
– Ваше сиятельство? – вякнул Ульф, смаргивая с ресниц снежинки. Дернулся было, опомнившись, вперед, но ему не дали. Чья-то цепкая рука ухватила норманна за локоть.
– Не лезь, – услышал он. И, обернувшись, скривился:
– Опять ты?..
Белоголовый Вячко вместо ответа пожал плечами. Но локоть Ульфа все равно не выпустил.
– Не лезь, – повторил он. – Лорд не в себе.
– Да уж вижу! – рявкнул норманн, делая попытку высвободиться. – И не одет к тому же! Куды ж на мороз да в одной рубахе…
– Тем лучше, – безмятежно отозвался дружинник. – Скорее в чувства придет. Не трепыхайся, говорю. Ты ему сейчас не нужен.
– Тебе почем знать? – буркнул Тихоня. И обернулся к неподвижной фигуре в воротах. – Что он там вообще забыл? Ждет кого?
Тонкие губы руса тронула невеселая усмешка.
– Нет, – сказал он. – Хоронит. Живых.
Ульф, ничего не поняв, только крякнул. Но вырываться перестал. Так или эдак, беспокоиться за жизнь нанимателя повода уже не было, а тот, кого Тихоня больше всего опасался, стоял сейчас рядом и нес какую-то чушь. Да и пускай несет, жалко, что ли? Главное, чтоб на виду был! Норманн снова взглянул на лорда Мак-Лайона, вспомнил Творимира и понимающе качнул головой. А потом, вздохнув, вынул флягу:
– Будешь? Раз уж у нас тут сплошные поминки?..
Дружинник молча кивнул.
Тихо поскрипывали створки ворот. Бесшумно падал снег. Убегала вниз по улице выбеленная дорога. Город казался серым и пустым. На душе было так же.
Гончие не должны иметь ни семьи, ни друзей, думал Ивар. Иначе рано или поздно за это придется платить. Не собой – теми, кто рядом. Справедливость, подобно языческой богине, не терпит конкуренции. И если ты предан не ей одной, она найдет способ, как это исправить: она будет отрезать от тебя по человеку, как по кусочку живой плоти, пока не останется только окоченелый обрубок, не способный ни на что, кроме служения ей, живущий ею и умирающий ради нее… Как раб, сам выбравший свою клетку. И не важно, что на ней нет замков, – он все равно никуда не денется. Не потому, что не хочет. Потому что не может.
