Василий Игоревич после обеда показался мне мрачным и вредным, каким обычно не выглядел. Я даже подумал, что у него что-то с желудком не в порядке. Но настроение ему мог испортить и этот человек, который дожидался полковника у дежурного.
— Из ФСБ кто-то? — спросил я.
— Почему ты так решил? — поинтересовался Быковский.
— Внешне похож. Старается простачком выглядеть. Незаметным хочет быть, чтобы на него внимания не обращали. А глаза слегка умные и три раза хитрые.
— Физиогномику изучаешь? — Этими словами полковник словно бы подтверждал мое мнение.
— Нет. Просто твердо знаю, что если человек пытается что-то не показать на своем лице, то именно это, как правило, и открывается в первую очередь. Давно уже такое заметил.
— Это подполковник Лихачев Леонид Юрьевич из следственного управления ФСБ. Так уж вышло, что в этой шахматной партии он играет против тебя.
— Не понял, товарищ полковник.
— Именно Лихачев ведет дело подполковника Скоморохова. Он должен доказать его вину. Твоя же задача, сам понимаешь, прямо противоположная. Как это можно сделать? Твое мнение?..
— Полностью? Чтобы никаких сомнений не было?
— Именно так и никак иначе. Я считаю, что пока у твоих противников фактов нет, только сомнения. Так что ты скажешь?
— Только одним способом. Нужно найти настоящего преступника.
— Вот-вот. Леонид Юрьевич Лихачев сказал то же самое. Но он же заметил, что ты изменишь свое мнение о Скоморохове, когда ты познакомишься с их данными. Как тебе такое утверждение?
— Никак. У меня всегда есть собственное мнение. А с выходом на инвалидность я получил воз-моясность не прислушиваться и к денным указаниям командования, сколь угодно высокого. Мое личное мнение всегда опирается на честь офицера. Я стараюсь быть правдивым прежде всего перед самим собой и не допускать нечестности в отношении других людей.
— Мое мнение, значит, ты можешь не учитывать?
— В данном случае мне не хочется учитывать ваши слова о шахматной партии, а вовсе не мнение. Я в шахматах не великий специалист, хотя слона от коня отличить могу не только по внешнему виду. Тем не менее я всегда считал и продолжаю считать, что шахматы — это только игра, соревнование интеллектов. А следствие — это человеческая судьба, может быть, жизнь. Называть его игрой я не могу и не хочу. Для меня это так же серьезно, как и для самого подследственного.
— В принципе, я одобряю такое вот твое отношение к этому делу. — Полковник Быковский, кажется, вернулся в свое нормальное состояние. — Наверное, я был не прав, назвав Лихачева твоим шахматным противником. Но шахматы — это, как ты правильно заметил, соревнование интеллектов. Как раз оно вам сейчас и предстоит. — Быковский показал мне на место, которое я занимал раньше, и положил передо мной большой и толстый бумажный конверт, принесенный Лихачевым. — Прочитай. Если вопросы будут, позвоним Леониду Юрьевичу.
Я сел читать.
В принципе, это были, как я понял, выжимки из уголовного дела. Целиком мне предоставлять его никто, естественно, не собирался. Даже капитан Саня только хлопала ладонью по папке, но не открывала ее. А уж подполковник Лихачев тем более, кажется, не имел таких намерений, хотя у него экземпляр был свой собственный. Иначе он мог бы просто сделать ксерокопии с собранных документов и передать их полковнику Быковскому.
Нет, этот тип выполнял лишнюю работу, перепечатывал на компьютере отдельные эпизоды конкретных документов, на основании которых вполне возможно было бы составить весьма ложную картину. Подбор этих эпизодов был, как мне показалось, достаточно предвзятым и целенаправленным.
Хотя, может быть, в технической стороне вопроса я и ошибался. Подполковник Лихачев мог копировать эти эпизоды с файлов в своем компьютере и вклеивать их на отдельные страницы, не набирая заново. Думаю, в ФСБ, в отличие от уголовного розыска, делопроизводство ведется с использованием современных цифровых технологий.
Да, в уголовном розыске тоже стояли компьютеры. Только вот я дважды посещал кабинет капитана Сани и ни разу не видел, чтобы она пользовалась этой весьма полезной штуковиной.
Я ее даже включенной не заставал. Кое-какие документы, которые Радимова мне передавала за время нашего сотрудничества, были скопированы на ксероксе, а не распечатаны с компьютера. Не любят менты компьютерами пользоваться.
Хотя я однажды видел на посту ГИБДД, как какой-то майор-инспектор с умным видом смотрел в монитор и щелкал компьютерной мышкой. Он делал это настолько часто, что я имел все основания предположить, каков же род его занятий. Так и оказалось. Майор-инспектор отключил звук, чтобы не показывать свое увлечение, и с головой ушел в компьютерную игру. Но за его спиной на стене висел портрет президента страны в рамке и под стеклом. Изображение, находящееся на мониторе, отражалось в нем, как в зеркале.
Кусочки документов были расположены так, чтобы у их читателя постепенно создавалось определенное впечатление об отставном подполковнике Скоморохове. Посмотрев самые первые из них, я понял, что ФСБ начало интересоваться им не после взрывов.
Это произошло гораздо раньше, когда два его хороших знакомых уехали в Турцию, якобы на отдых. Оттуда они перебрались в Сирию и начали воевать в рядах боевиков ИГИЛ. Один из них — отставной офицер-спецназовец внутренних войск, второй — бывший капитан областного ОМОНа. Оба по национальности татары, вероятно, мусульмане, как и большинство представителей этого народа.
Честно говоря, я не видел в этом факте какой-то вины самого Скоморохова. Ведь не он же уехал. Но ФСБ, судя по всему, имело прямое указание смотреть на подобные дела совершенно иначе.
В вину подполковнику Скоморохову в данном случае ставилось то, что он не отзывался плохо об этих людях, хотя в разговорах и не одобрял такие действия. Этот человек не захотел, чтобы ФСБ формировало его публичное поведение.
Но я тоже не желал бы такого в отношении себя, поэтому был вполне в состоянии понять Виктора Федоровича. Есть у меня дурная привычка думать и говорить то, что в голове сидит. Причем непременно в моей собственной. Вовсе не то, что мне пытаются в нее вбить.
Мне подумалось, что подполковник Лихачев неправильно понимал то, что знал обо мне. Вот он и решил, что я буду хуже относиться к Скоморохову, когда узнаю о таких вопиющих фактах. Я же, напротив, посчитал Виктора Федоровича человеком вдумчивым, не суетливым и честным. Он не желал огульно, без разбирательства обвинять в чем-то людей, которых хорошо знал, таким образом в некоторой степени снимал с них вину.
В материалах, предоставленных мне, даже упоминалась какая-то местная телевизионная передача, когда Скоморохов в прямом эфире отказался осудить уехавших. По мнению подполковника Лихачева и его коллег, этим он мог подтолкнуть к такому же поступку и других людей.
Прочитав сей глубокомысленный вывод, я подумал, что поторопился назвать глаза Леонида Юрьевича умными. Они были только хитрыми и ничуть не более. Искры здравого смысла в них — это только легкое актерское искусство. Вывод, сделанный подполковником ФСБ, был совсем не умным. Человек, умеющий мыслить, не будет подводить под такое индивидуальное дело, как человеческая порядочность, общественную идеологию и вопросы пропаганды.
