— Наличкой? Нет. Долю в твоем бизнесе хочу. Допустим, пятьдесят на пятьдесят. Бумаги, которые я сохранил, стоят того, честное комсомольское.
Стас хмыкнул, встал со стула:
— До свиданья.
Рассадин, не меняя ироничного тона, попробовал его удержать:
— Я прошу всего половину. Но будешь ерепениться — можешь потерять больше. Подумай. Ровно месяц тебе на это даю.
— Можешь считать, что месяц прошел, — сухо сказал Стас, вытащил из кошелька купюру, положил ее возле своей тарелки и направился к выходу.
Алан как-то нервно посмотрел вслед ему, тоже достал кошелек, но смутился под потяжелевшим взглядом Рассадина:
— И этот туда же... Алан, ты помнишь, какие у меня тут связи были? Так вот, они остались. Поэтому ты, наверное, поверишь, что через пару дней в газетах появится информашка о том, что некий московский ресторатор, лицо кавказской национальности, связан с боевиками, оказывает им материальную поддержку и есть свидетельства того, что им и его заведением заинтересовались соответствующие органы. Хочешь такой публикации?
— Я чист перед законом, — неуверенно ответил Алан. — Меня сто раз уже проверяли, и именно потому, что я лицо кав...
— Еще сто раз проверят! Да так проверять будут, что без штанов в свои горы побежишь!
— И чего вы от меня хотите?
Рассадин вновь, теперь уже демонстративно, оглядывает зал ресторана, сцену, охранников...
Тот, который с наушником, допил воду, закончил дирижировать, но слушать не перестал. Правда, не музыку.
Панин, а это был он, слушал переговоры за столом.
— Чего хочу? — спросил Рассадин. — Хорошее у тебя гнездышко. Я давно мечтал приобрести что-то в этом роде.
Вадиму здесь делать было больше нечего, он вышел из ресторана и оглядел автостоянку. Собственно, и оглядывать-то нечего: поскольку заведение еще закрыто, кроме машины Стаса, здесь стоял ярко-синий «Форд». Стало быть, Рассадин приехал на нем.
2
Книжные развалы начинаются от входа в метро, оккупируют маленькую площадь и переходят даже на тротуар. Столики создают помеху прохожим, но никто не ропщет. Самый читающий на планете народ объелся классики, истосковался по иной литературе, точнее, хочет увидеть ее, хочет узнать, кто еще писал в этом мире книги, кроме Пушкина, Белинского, Драйзера и Бальзака. Покупателей, особенно у метро и вокзалов, много, офени ими не дорожат, ведут себя, как считают нужным. Наглеют, но не совсем, конечно. Водку держат в бутылке из-под «Ессентуков», пить стараются не морщась и не вздрагивая, закусывая маринованными огурцами с бутербродами. А что, обед без отрыва от производства.
Мишка Гречихин держит в одной руке уже пустой пластиковый стакан, в другой огрызок огурца, передает это хозяйство соседу справа, а человек, стоящий слева, смотрит на просвет «Ессентуки» — там осталось граммов сто.
Возле него уже минут десять стоит женщина, перебирает книги, читает навскидку, открывая их на произвольной странице, изучает аннотации.
— Мадам ищет что-то конкретно? — спрашивает офеня с бутылкой.
— Да. Что-нибудь подешевле, в дорогу.
— Так это вот там, — показывает он на киоск, стоящий метрах в пятидесяти.
— Да? Большое спасибо, зайду туда. А что вы мне посоветуете взять?
— Туалетную бумагу.
Потенциальная покупательница скукоживается, шарахается от лотка, а продавец кричит ей вслед:
— Книги вам не что-нибудь, они кладезь мудрости, мадам! — И теперь уже поворачивается к Гречихину. — Ну что, допьем?
Спросил он это без особого энтузиазма и обрадовался, когда Мишка ответил:
— Нет, я пас. У меня сегодня еще встреча. Дай лаврушку зажевать.
— Держи.
Гречихин договорился о встрече с бывшим своим командиром Вадимом Паниным. Есть повод. У Андрюхи скоро день рождения, после ряда сложных операций он уехал на лесную базу, не хочет никого видеть, даже друзей. Но Вадик придумал один ход, и если он сработает...
Мишка идет по переходу почти не хромая. Вот удивительная вещь, размышляет он, когда немного выпьешь, не чувствуешь боли, даже протез не ощущаешь. Или это только кажется с нетрезвой головы? Плоховато одно: если Вадим унюхает водку — выскажет. Вроде и не командир он уже давно, но выскажет так, что пару дней потом и пиво в горло не полезет. Хорошо, лавровый лист терпкий попался, должен отбить запах.
У эскалатора Мишка замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Там стоят два парня — в камуфляже, с гитарами. Прямо на полу, у их ног, лежит краповый берет с горкой купюр, к нему булавкой прикреплена картонка, на которой фломастером выведено:
«Сборы для лечения сослуживцев».
Парни поют — как плачут: «Так прощай же, мамочка родная, я за вас сегодня умираю»... Галиматья эта Мишке не нравится, но он все-таки дожидается, когда певцы перестают зазывать, берется рукой за гриф одной из гитар и спрашивает их вполне миролюбиво:
— Где воевали, хлопчики?
Один из них наклонился, собирая купюры, второй, чью гитару как раз прихватил Гречихин, шипит, пытаясь вырвать ее:
— Выпил — катись, понял?
— Нигде не воевали, — заключает черт-те из чего Мишка, но остается по-прежнему еще добрым и мягким. — И ладно. Деньгу сшибать разрешаю, но крап, хлопчики, не позорьте. Краповые береты, знаете, как даются? Тяжело даются. Ни на пол их бросать, ни носить для понта никак нельзя.
Тот, который собирал деньги, разогнулся, бугай бугаем, на голову выше Гречихина, и процедил сквозь зубы:
— Катись отсюда, разрешитель хренов, пока вторую ногу тебе не оторвали, понял?
Не надо было ему так говорить. Только одно бугая прощало — он не знал Мишку.
Мишка аж повеселел, услышав такое. Гитара целиком оказалась в его руках.
— Понял, гетерасты долбаные, все я прекрасно понял! Сейчас вы у меня запоете как надо!
Широкий замах — и голова одного из этих самых гетерастов пробивает корпус гитары...
Еще минут через пять Мишка уже сидит в комнате милиции и ведет беседу с сержантом, заполняющим бланк. Тут же находится и капитан милиции Куропаткин, но он в эту беседу почти не вмешивается, листает газету.
— Где работаем, господин Гречихин? — спрашивает сержант, рассматривая его паспорт.
— Да тут, на развале, книги продаю.
— По какому случаю выпили?
— Мы втроем работаем, у одного день рождения, ну и...
— Ясненько. С ногой что?
— Чечня, спецназ. Ранение, — коротко отвечает Гречихин.
— Вот как? И по пьянке своих же братьев по оружию отметелил?
— Да какие это братья? Вы напрасно их, между прочим, отпустили! Сволочи это. И кто им разрешил только... — При этих словах капитан напрягся, даже газета дрогнула в руке, но Мишка сменил тему: — Я считаю, святое дело сделал.
