Цветаев подумал и согласился:
— Ну да… — и почесал шрам на груди, который походил на кусков верёвки под кожей.
Возражения Пророка были очевидны.
— К тому же пожарные по одиночке не ездят. Там команда. А тебе ещё надо конвой положить. Физически не сумеешь. Надо свести риск к минимуму. Один за рулём. Двое стреляют.
— Что ты предлагаешь? — вовсе удивился Цветаев.
Он решил, что Пророк тоже пойдёт с ним на задание. Это будет самое лучшее задание в их жизни, ведь они никогда не ходили вдвоём на дело.
— Подключить ещё людей.
— Ляха бляха! Нет, я против! — выпалил Цветаев. — Протечёт, дело загубим. Вдвоём легче.
Он так хотел вдвоём с Пророком повоевать, что не подумал об очевидном: Пророк здесь не для этого, у него другая функция. Может, он и хочет побегать с автоматом, но ему запрещено.
— Не протечёт, — заверил его Пророк. — Это моя забота, я сделаю так, что не протечёт.
— А кто? — нехотя спросил Цветаев.
— Есть у меня люди.
— Хоть нормальные?
— Нормальные, не пожалеешь.
— Ладно, — нехотя согласился Цветаев, — давай своих нормальных людей.
— Возьмёшь Микульных, — деловито сказал Пророк, глядя на экран.
— Кто такое? — уточнил Цветаев, не обращая внимания, что Пророк ухмыляется, отвернувшись в сторону.
— Братья с майдана, — сообщил Пророк.
— С майдана?! — возмутился Цветаев и едва ещё раз не выругался по-Жаглински: «Ляха бляха!», но промолчал, потому что не любил повторять глупости за другими людьми.
Пророк посмотрел на него, как на полного идиота, но и среагировал без объяснений всё в том же многозначительном духе:
— Возьми, возьми. Пригодятся.
В чём и как? Значение этой фразы Цветаев понял гораздо позднее, а в тот момент подумал, что они с Пророком как бы ядро, а существуют ещё группы, в которые приходят люди, в том числе и с майдана. Ну Кубинский, ну Антон, ворчал Цветаев, но упрекнуть друга ни в чём не посмел. Её величество конспирация, возведенная во главу угла, однако, а в тонкостях не разбирался, как, впрочем, и в структуре подполья — не почину и не по званию. Твоё дело воевать, а не задавать лишних вопросов. Утром Пророк притащил тяжеленную сумку и сунул Цветаеву: «По твоё счастье». А в ней бесшумный пистолет, такой же, как у капитана Игоря, и белые пластиковые коробки с пятью пулями СЦ-130 в каждой и разных моделей: и c бронзовой пулей, и с пулей повышенной точности, и бронебойные, которыми он стрелял. Долго он любовался на эту убийственно-совершенную красоту. В общем и в частности, ему понравилось, не убивать, конечно, а быть причастным к чему-то большому, всеобщему делу. Забил магазины и ещё раз любовно протёр «Машку», вспомнив о капитане Игоре: вылечится и поедет на Чёрное море, а нам здесь куковать. И такая тоска нахлынула на него, что хоть петлю лезь.
* * *
Братья Микулины оказались бесцветными, чахлыми существами, похожими на друг друга как две капли воды, к тому же ещё одинаково одетыми, несомненно, обладающие коллективным разумом, потому что двигались, разговаривали, а самое главное — поворачивали головы абсолютно синхронно. Думали они, наверное, тоже синхронно, но это было неважно.
— Тебя как зовут? — спросил Цветаев того, который стоял слева.
— Рем, — повернул он голову, и его брат повернул голову точно так же.
— А тебя?
— Ромул, — и кивнул точно так же, как и его брат.
— Вы что, сговорились?! — едва сдержался Цветаев.
Ему даже показалось, что над ним молча потешаются.
— Ні. Батьки так назвали, — потупились они, — на честь цього самого… міста Риму. — Честное слово… — добавили по-русски, и в их словах прозвучала слезная просьба не акцентировать внимания на именах, ведь имён, как и родителей, не выбирают. Они есть, или их нет.
— Ну вы даёте! — всё равно возмутился Цветаев. — Как я буду вас различать?
— Я Рем, у меня родинка за ухом немного меньше, чем у Ромула.
— Покажите! — потребовал Цветаев, словно это было действительно важным.
Показали. Действительно, у Ромула родинка была чуть больше, чем у Рема. Цветаев постарел лет на сто. Он оглянулся за помощью, но Пророка и след простыл. Скотина, решил Цветаев.
— А в бою, как будем различаться? Я же вашу родинку не увижу.
— Мы решили, — сказал то ли Ромул, то ли Рем, — одеться по-разному.
— Ну слава богу! — воскликнул в сердцах Цветаев и убежал искать Пророка чуть суетливее, чем надо в таких случаях.
Пророк скрывался в самом крайнем домике за грудой матрасов. Зная его привычки к укромным местам, вычислить его не составило труда.
Цветаев вошёл. Пророк нервно курил, не поднимая глаз.
— Старик, ты что со мной делаешь? — спросил Цветаев.
Окна в домике, как впрочем, и во всех других, были выбиты, свежий голосеевоский воздух напоминал о лете и о несбывшемся счастье. Это была ещё одна тайная база — заброшенный, старый-старый пионерский лагерь, в котором всё сгнило до такой степени, что валилось на голову. Устоял лишь центральный дом, похожий на дворянскую усадьбу. Если бы не острая необходимость, разве Пророк притащил бы Цветаева сюда, и всё из-за своих дурацких принципов конспирации. Не везти же братьев Микулиных на явку, нарушая принципы Пророка?
Дорожка, утопающая в цветах, терялась в низине, и Цветаеву на одно короткое мгновение захотелось плюнуть на всё и убежать туда: в холмы, перелески и забыть о рукоблудной войне. Он подумал о жене, о том, как любит её, и решил, что надо быстрее возвращаться домой, засиделись они в этом постылом Киеве.
— Жека, — нервно выдохнул Пророк, — нет других, и не будет.
— Почему?
— Война, Жека, война.
Посмотрел на него снисходительно, как на недоросля, мол, потом поймёшь, когда помочи на ремень поменяешь.
— Старик, — спросил он тяжело, — а эти?..
— А эти лучшие.
— Лучшие из чего? — уточнил он.
— Давай не будем? — слёзно попросил Пророк, и глаза у него были ещё хуже, чем у братьев Микулиных, больными-больными. — Они действительно лучшие в своём деле. — Видно было, что он устал от Цветаева и терпит исключительно из-за старой дружбы.
— А не сбегут? Не предадут? — наклонился Цветаев.
— Куда бежать? — удивился Пророк так, словно Цветаев должен был знать все доводы «за» и «против». — Свои убьют, а до «наших» далеко, — снисходительно ухмыльнулся Пророк.
— В смысле? — удивился Цветаев, не обращая внимания на эту его кривую усмешку.
— В том смысле, что они ребята тёртые. Прошли всё, что можно, и явились к нам. Ты видишь, они мёртвые.
