Меншиков сидел все так же безмолвно и неподвижно. Только самый кончик носа колебался из стороны в сторону, словно хвост лисицы, когда она намеренно вертит им в виду догоняющей своры гончих. У Новицкого затекла шея, но он не решался переменить позу.
– Вот что, Новицкий, – разомкнул наконец губы князь Александр Сергеевич. – Разыщите-ка Шипова, и пусть он приготовит нам к завтрашнему визиту десяток пар новых калош. Таких, чтоб сверкали.
Сергей дернул головой вниз-вверх и радостно отправился исполнять не совсем понятное ему поручение. Евграф Федорович Шипов заведовал всем хозяйством посольства. И, разумеется, был недоволен ни новой докукой, ни тем, что передано было приказание через вторые руки. Но все, что мог и хотел сказать, оставил он при себе. «Да и мне калошами заниматься как-то совсем не с руки, – подумал, глядя ему вслед, Новицкий, так же не разжимая губ. – Но попробуй с нашим „цапелем“ обсудить, что положено по инструкции, а что нет…»
«Цаплей», «цапелем» Меншикова звали за глаза и вполголоса. Прозвище учитывало и высокий рост князя, и его худобу, и важную манеру вышагивать, и умение разить без промаха, быстро и беспощадно. Новицкий сам как-то попробовал в подходящую, как ему казалось, минуту пуститься в воспоминания и о Турецкой кампании, и о лейб-гвардии Преображенском полку, в котором князь служил уже капитаном. Но «цапель» только положил набок голову и скосил на переводчика черный глаз: мол, только еще не хватало – теперь и этот набивается в сослуживцы?.. Новицкий покраснел, надулся и поклялся мысленно, что никогда в общении с князем не выйдет за пределы отношений, предписанных инструкцией, Ермоловым и, разумеется, Георгиадисом. Инструкции Новицкий хранил в портфеле, командующий Кавказским корпусом лично отправил надворного советника Новицкого в распоряжение посланника государя, а начальник восточного направления секретной службы зорко следил из Санкт-Петербурга за своими агентами, не упуская из виду ни единой ошибки.
На следующий день Меншиков отправился к наследнику шахского трона. Неспешное церемониальное действие оказалось событием и в жизни целого города. С утра по улицам выстроились две линии персидской пехоты, оттесняя во дворы тысячи зевак. К одиннадцати часам к дому посольства приехал мегмендар – провожатый, тот самый чиновник, что навещал русского посла накануне. Поднимаясь в седло, Меншиков кинул в сторону, усмехнувшись, мол, теперь персу головой придется отвечать за все ошибки русских против строгих церемониальных правил. Сергей наклонил голову, показывая, что слышал шутку и оценил, но отвечать не стал. Он хорошо знал, что при восточных дворах виновным в упущении сносят голову в самом буквальном, физическом смысле.
Кривые, узкие улицы Тебриза казались в этот день просто тропинками, вьющимися меж высоких дувалов. Войска и зеваки настолько стиснули пространство, что ехать пришлось гуськом. Даже два всадника не смогли бы стать рядом в проходе, оставленном для посольства. Новицкий оглядывал сверху сарбазов, старательно тянувшихся в виду русских, рассматривал пеструю и шумную толпу, что гомонила за ровной линией черных бараньих шапок, и думал – неужели это и есть та самая страшная сила, что который век угрожает жителям предгорных городов и селений. Плоские крыши забиты были горожанами: мужчинами в ярких и плотных халатах, женщинами в черных и синих покрывалах, спускавшихся до самых носков и пят. Мальчишки, разумеется, ободранные и грязные, вопили так, что не давали воробьям опуститься на ветки. Все, казалось, искренне рады русским, хотя на самом деле, подумал Новицкий, жителей Тебриза веселила сама возможность отвлечься от тягостной борьбы с нищетой. А что служило причиной для праздника, было не так уж важно.
Впрочем, долго заглядываться по сторонам он не мог. Лошадь его едва не провалилась в канаву, и Новицкий чуть было не потерял на глазах толпы стремя – случай для кавалериста позорный. Узкие арыки, подводившие воду к домам, перерезали улицу через каждые сто саженей, и всаднику следовало держаться аккуратней и крепче. Да еще ступня, на которую поверх сапога вбита была калоша, входила в металлическую дугу одним носком, что тоже не добавляло уверенности. Сергей обругал сквозь зубы город Тебриз, его обитателей, персидское войско, принца Аббаса, князя Меншикова; постарался все уместить в одно предложение, чтобы проговорить на едином выдохе. Облегчил душу, хлестнул лошадь, догнал посла и поехал за ним, держась на обусловленном расстоянии.
Аббас-Мирза принимал русских в шатре. Одутловатый мегмендар, Новицкий уже знал, что зовут его мирза Рахим, тяжело спустился на землю перед аркой, искусно составленной из крашеных брусков и пышно перевитой цветами. Меншиков и Новицкий также спешились и пошли следом за провожатым. Конвой в десять драгун с поручиком остался стоять верхами. Впрочем, задумай Аббас-Мирза вероломный поступок, мало бы помог и весь Нижегородский полк, окажись он здесь случаем. Новицкий вспомнил давнюю поездку в Виддин
[7], когда они с Георгиадисом убеждали Муллу-пашу остаться нейтральным в будущей схватке между двумя огромными армиями. Тогда они переплыли Дунай втроем. И сейчас Сергей подумал, что, окажись на месте конвоя один князь Мадатов, теперь военный правитель трех закавказских провинций, а тогда лихой командир гусарского эскадрона, ему бы было куда спокойнее.
Мирза Рахим остановился так внезапно, что Меншиков едва не уткнулся в пухлую спину мегмендара. Тот быстро и низко поклонился несколько раз, кому – Сергей пока не понял. Все пространство – от арки и до шатра занимала толпа придворных в пестрых халатах. Эти не шумели, как горожане, напротив – молчали, угрюмо и злобно. И тишина эта надавила Сергею на плечи, пригибая к земле.
«А ведь очень возможно, – мелькнуло у него в голове, – что Аббас решит вдруг одним взмахом клинка порвать Гюлистанский мир. Одно резкое движение, и Фетх-али-шах вынужден будет начать войну. Или, точнее, принять ее. Убийство посланника – прямой casus belli
[8]: ни одно цивилизованное государство не сможет оставить его безнаказанным…»
Ему страшно захотелось вдруг остановиться, оглянуться, посмотреть в глаза тех, кто мог в следующую секунду кинуть в его спину тяжелый плоский клинок или же разрядить разукрашенный пистолет, что был заткнут за пояс. Но усилием воли он заставил себя смотреть прямо, а липкие струйки пота, катящиеся от затылка к крестцу, решил отнести за счет невозможной жары.
Мирза Рахим вдруг сел – плюхнулся прямо в пыль и, сгибаясь поверх объемного живота, шумно сопя, принялся стаскивать туфли. Сняв, отбросил в сторону и, колыхаясь, поднялся на ноги, которые обтягивали плотные чулки кроваво-красного цвета. Меншиков же, не нагибаясь, двумя быстрыми движениями сбил калоши и остался стоять в сапогах. То же повторил Новицкий, хотя и с меньшим, как показалось ему, изяществом. «Ум, чтобы кусаться, – вспомнилась ему фраза покойного государя. – Возможно, но отметим, что кусается князь достаточно больно и нападает со стороны неожиданной…»
Но отвесить надлежащие поклоны им все же пришлось. И в начале пути, сразу же после арки, и в середине, и перед входом в шатер. Выходку с калошами им простили, оценив чисто восточное остроумие; нарушение же существа церемониала могло привести к последствиям предсказуемым, но весьма нежелательным.
