Но позавчера прискакал десяток казаков, и урядник вручил ему пакет, скрепленный хорошо знакомой печатью. Генерал Ермолов извещал генерала Мадатова, что обещанные подкрепления направляются скорым маршем к Елизаветполю. Но с ними движется и генерал Паскевич, только что прибывший из Петербурга. Более того, именно ему, генералу Паскевичу, и надлежит командовать сводным отрядом…
Они стояли часа два с половиной, пока прискакавший разъезд казаков не возвестил, что – идут. И почти сразу же показался эскадрон нижегородских драгун – авангард сил, прибывших из Тифлиса. А через полчаса подъехал и сам генерал Паскевич.
Он двигался шагом, окруженный свитой штаб-офицеров, среди которых Валериан с удивлением увидел и Вельяминова. Со всех сторон Паскевича прикрывали драгуны, образовавшие плотный квадрат. Внешние ряды держали наготове сабли, внутренние – карабины, снятые с панталёров
[37].
Генерал Шабельский
[38], командир Нижегородцев, проехал мимо Мадатова, отсалютовав ему мрачно и коротко. Валериан сделал было попытку пробиться к Паскевичу, но никто не скомандовал драгунам расступиться. Тащиться же сбоку, а тем более сзади Валериан не желал. Он хлестнул вороного и поскакал рысью к большой палатке, ранее приготовленной для командующего. Паскевич продолжал ехать шагом, внимательно разглядывая шеренги Херсонцев, Грузинцев, егерей, выстроенных на встречу.
Напротив палатки, прямо напротив Мадатова драгуны остановились. Паскевич подъехал к Валериану, уже стоявшему на земле, и спустился с седла. Его красивое лицо несколько отяжелело за те десять лет, что прошли со дня их последней встречи в Санкт-Петербурге, щеки обвисли, а уголки четко вырезанного, чувственного рта опустились. В седле, заметил Валериан, он держался неплохо для пехотного офицера, но было заметно, что долгий переход верхом его утомил. Он был мрачен и нервно похлопывал хлыстом по голенищу высокого сапога.
Паскевич ответил на приветствие генерала Мадатова, но, не протянув руки, заговорил вдруг бурно и раздраженно:
– Я неприятно удивлен, генерал! В каком виде находятся ваши войска?! Это ли парадная форма, в которой положено приветствовать командующего?!
Валериан был столь ошарашен неожиданным натиском, что не мог подыскать ответа достойного. Ни слова о Шамхоре, никакого упоминания о Елизаветполе, о Шуше. «А имеет ли понятие этот петербургский пришелец, – мелькнуло у него в голове, – знает ли он вообще что-нибудь о земле, расположенной за Кавказским хребтом? Понимает ли он, что такое боевые действия в Азии?..»
Паскевич же продолжал изливать накопившийся гнев, все повышая голос:
– Это солдаты российской армии?! Что за опорки у них на ногах, что за кацавейки вместо мундиров?!
– Чувяки, – начал было Валериан, но командующий тут же перебил его, не собираясь выслушивать оправдания:
– Тюфяки?! Да-да, именно тюфяки, а не егеря, не мушкетеры. Я проверял по пути, как они умеют совершать элементарные перестроения. Это же срам, господа! Из колонны в каре, из каре в колонну они перебираются в течение месяца! Вы думаете, неприятельская конница будет ждать, пока последний солдат займет свое место?!
«Пока не ждали – ни мы их, ни они нас, – опять ответил Валериан, не разжимая губ. – Это же не пруссак и не француз – это черкесы, дагестанцы и персы. И много ли тебе поможет каре в лесу, среди деревьев, среди густого подлеска…»
– Я не знаю, как можно вести в сражение это первобытное стадо! Государь рассчитывает на нас, на Кавказский корпус. Он надеется, что мы сумеем вытеснить вторгнувшегося врага.
«Да, и мы двигаемся не к Тифлису, а от него. Подожди, не торопись, присмотрись к нам, дай и нам к тебе приглядеться…»
– Я поражен существующими здесь порядками. Майор егерского полка вдруг получает под команду батальон карабинеров, которых совсем не знает…
«Это он о Клюки фон Клюгенау. Клюки не вернулся в Шушу, а получил под начало шесть рот другого полка. Но такому офицеру достаточно несколько дней, чтобы самому привыкнуть к новому месту и приучить к себе подчиненных. Но ведь и вы, Ваше Превосходительство, получили вдруг даже не батальон, а корпус…»
Но тут Паскевич, сам что-то сообразив, вдруг умолк, отвернулся от Мадатова, не прощаясь, и быстрым шагом проследовал внутрь полотняного дома. За ним ринулась свита, в которой Валериан заметил Сергея Новицкого, истончавшего, высохшего, но, безусловно, живого.
Вельяминов задержался перед Валерианом и в безмолвии развел руки, поднял плечи и брови. Затем скрылся за пологом тента. Валериан шагнул было следом, но вдруг остановился, скрипнул зубами и пошел прочь, туда, где Василий держал вороного.
Между тем подходила пехота. Солдаты Ширванского полка, карабинеры, егеря сорок первого, херсонцы, остававшиеся в Тифлисе, шли легко, весело, перекликались с егерями же, грузинцами, херсонцами отряда Мадатова. Офицеры, видя, что генералы разошлись по палаткам, не одергивали нижних чинов да сами кричали из рядов, если видели вдруг в стоящих шеренгах своих хороших знакомых.
Батальон Херсонского полка проходил мимо херсонцев, выстроенных для встречи.
– Ну что? – кричали вновь прибывшие. – Как они, персиянцы? Говорят, тучею дуют?
– Дуют, дуют, – отвечали победители при Шамхоре. – Да только в другую сторону.
– А в какую другую? – закричал ражий весельчак. – Покажи мне, чтобы я в иную не побежал.
– Да тебе, Сидоркин, только в одну сторону нужно! – кричали херсонцу. – Туда, где бабы!
Хохотали идущие шеренги, стоящие, смеялся со всеми и сам Сидоркин, широко разевая щербатый рот и смахивая поминутно пот, катящийся на глаза из-под козырька кивера.
Вдруг он увидел Орлова. Тот стоял на правом фланге первой шеренги своей роты и молча, без улыбки, оглядывал проходящих мимо товарищей, изредка кивая особенно знакомым ему солдатам и унтерам.
– Орлов! Эй, Орлов! – завопил неугомонный Сидоркин. – Здорово, унтер! И тебе, молодой, здорово! А куда Изотыча дели?
Он, как и все в полку, привык видеть эту троицу вместе.
Орлов сжал зубы, вытянулся и расправил плечи, чувствуя, как дрожит прижавшийся к нему Лешка Поспелов.
– Орлов! – закричал Сидоркин еще громче, срываясь на фальцет в конце выдоха. – Где Изотов?!
Батальон, маршируя, уносил его от Орлова все дальше, он изгибался, выворачивая шею, пытаясь рассмотреть сурового унтера, напрягался, стараясь поймать ответ и холодея внутри, понимая еще не умом, но сердцем, что может узнать он о судьбе приятеля.
– Орлов! – заорал Сидоркин, надсаживаясь что было мочи. – Где Осип?
Он запнулся, замедлил шаг, и кто-то в следующей шеренге пихнул его в спину, беззлобно, но сильно, так что Сидоркин проскочил полторы-две сажени махом.
