Персидская граната лопнула, не долетев, подняв с места удара ошметки земли и мелкие камушки, сыпанувшие по наступающим шеренгам. И тут же вдогон снаряду уже свинцовыми прутьями хлестнул по русским рой пулек, посланных фальконетом горной артиллерии. Закричали люди, падая на твердую землю; барабаны на миг сбились с ритма, но тут же выправились и затрещали угрюмо, выводя угрожающие слова:
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты!..
«Кому они каркают, сучьи дети? – подумал Валериан. – Неужели своим же?»
Он измерил взглядом дистанцию до персов, накатывавшихся навстречу, и пошел быстрее, подчиняясь знакомому импульсу боя, уже поднимавшемуся к сердцу. Колонны потянулись за ним, и барабаны радостно зарокотали в новом темпе.
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты!.. Все – ос-та-не-те-сь здесь!..
Годы службы приучили Валериана не пригибаться при выстрелах, не кланяться свистящим пулям. При новом залпе чужой артиллерии он только приподнял чуть плечи и упрямо наклонил голову, словно набычился. А идущий справа ражий унтер Орлов вдруг охнул и мешком осел вниз. Валериан поймал движение боковым зрением и, задержавшись на мгновение, нагнулся и выхватил ружье из ладоней, раскрывшихся словно бы нехотя. Бросил шашку в ножны и вскинул ружье, оперев ложе солдатского оружия на генеральские эполеты.
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты! Все ос-та-не-тесь здесь!..
Вельяминов наблюдал, как удаляются от него колонны, и прикинул в уме, что через два залпа придется переносить огонь дальше. Он подумал, что, может быть, стоит отдать приказ немедля и потревожить персидскую легкую артиллерию, что безостановочно била по русским колоннам, осыпая их смертоносным градом.
Шестьдесят тысяч против двенадцати? Что толку лупить ядрами прямо по фронту, когда образовавшиеся бреши тут же заполняются ступившими вперед из задней шеренги. Он вдруг подумал, что с тем же успехом его двенадцатифунтовые могли бы бить по валам, накатывающимся на берег из моря. На мгновение вода расступается перед падающим ядром и тут же смыкается, не оставляя никакого следа человеческого усилия. «Прилив времени, – подумал Алексей Александрович, усмехнувшись. – Ни Клаузевиц, ни Жомини никогда не имели дело со временем. Враг страшный, против которого бессильны увертки тактики и стратегии. Можно только держаться и надеяться, что когда-нибудь череда валов вдруг отхлынет и можно будет как-то занять освободившееся место…»
Треуголка слетела у него с головы, будто бы какой-то невежа сорвал ее в приступе неуместного мальчишеского веселья. Оказавшийся рядом артиллерийский поручик подхватил шляпу с земли, осторожно стряхнул с нее пыль обшлагом мундира, впрочем, тоже уже закопченного, и подал Вельяминову. Тот расправил убор, покосившись на пулевое отверстие, зиявшее под верхним углом, надел и, еще расправляя, вдруг закричал в полный голос. Огромная масса конницы выдвигалась из-за правого рога персидской пехоты. Намерения ее были очевидны: пройти вдоль горных уступов и, развернувшись, навалиться массой на левый наш фланг.
Офицеры подхватили команду, прислуга забегала, занося лафеты, разворачивая жерла орудий…
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты!.. – продолжали угрожать барабаны. – Все – ос-та-не-тесь здесь!..
Полковник Ромашин вдруг схватился за лицо и закричал отчаянно высоким голосом. Тыльная сторона ладоней мигом окрасилась кровью. Офицер постоял две-три секунды, раскачиваясь, а потом рухнул со всего роста, гулко ударив своим большим телом об убитую землю. Солдаты замялись, не решаясь переступить тело своего командира.
– Сомкнись! – гаркнул Валериан, с трудом задавив желание броситься к человеку, с которым столько верст прошел по военным тропам Кавказа.
Молодой круглолицый солдат, ставший на место Орлова, подался к генералу, прижимаясь будто бы жеребенок-стригунок к опытному вожаку табуна.
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты!.. – частили барабанные палочки.
И персы уже приближались неудержимо, все убыстряя шаг. Валериан уже явственно видел их лица под высокими бараньими шапками, мрачные усатые физиономии, распяленные в воинственном кличе.
– На руку! – скомандовал Валериан и сам четко исполнил приемы, затверженные еще четверть века назад.
Все три атакующие колонны словно встопорщились стальной щетиной
– Бу-де-те – у-би-ты! Бу-де-те – у-би-ты!.. Все – ос-та-не-тесь здесь!.. – рокотали барабаны совсем уже нестерпимо.
До неприятеля оставалось чуть более десяти саженей.
– Вперед! – загремел Валериан, чувствуя, что голос его перекрывает все остальные звуки. – Ура-а!!!
И сам побежал первым, ощущая с радостью, как послушно потянулось за ним тело колонны. Сбил в сторону штык перса, летевший ему в лицо, ударил сам, почувствовал сопротивление человеческой плоти, дернул оружие на себя, высвободил, прыгнул вперед и ударил снова, уже совершенно охваченный хорошо знакомым ритмом сражения…
II
Абдул-бек ехал впереди своих нукеров бок о бок с Мамед-мирзой. С того дня, как он выручил шахского внука, увез от наседающих казаков отряда Мадатова, тот не отпускал табасаранца, удерживая при себе, словно амулет против возможных несчастий.
Аббас-Мирза простил сыну поражение при Шамхоре. Опытный полководец знал, как быстро меняется военное счастье, и не видел никакого резона наказывать своего наследника слишком жестоко. Он видел, что тот и так переживает и позор своего бегства, и мученическую смерть наставника – Ахмед-хана-сардаря. Хотя когда Мамед-мирза показал на Абдул-бека и воскликнул: «Вот мой спаситель!», на один краткий миг наследник персидского трона заколебался. «Стоило ли спасать эту колышащуюся груду мяса? – мелькнуло у него в голове. – Может быть, лучше бросить его, как поживу, ненасытным врагам? И тогда Аллах, смилостивившись, даровал бы мне победу в обмен на такую жертву…»
Но тут же отогнал эту мысль как недостойную.
Зато Аббас-Мирза обратил гнев свой против Назар-Али-хана, коменданта Гянджи, отступившего перед Мадатовым. Его объявили ничтожным трусом, нарядили в женское платье, помазали седую бороду свернувшимся молоком, посадили на осла лицом к хвосту и провезли перед фронтом армии, выстроившейся для сражения. Об этом несчастьи храброго, опытного командира и беседовали дагестанец с персом, увлекая за собой многотысячную кавалерию правого фланга.
В нескольких сотнях саженей от них три плотные колонны русских упрямо и твердо впечатывали шаги в утоптанную землю долины. Они двигались в обратном направлении, нацелившись в центр гигантского полумесяца, в самую середину фронта Аббаса-Мирзы. Ружья плотно лежали на широких плечах солдат, и две с половиной тысячи штыков колыхались в воздухе, словно лапы сказочного чудовища, щетинящегося перед броском. То и дело в рядах атакующих колонн взвивалось темно-серое облачко: падало ядро или разрывалась граната. Абдул-бек знал, что в это мгновение страшно кричат люди, изуродованные горячим металлом, и каждый раз довольно щурился и усмехался, представляя мучения своего врага.
