– Скажи честно, к тебе пришел голос и попросил, чтобы ты сознался в убийстве Кеннеди?
– Да никто ко мне не приходил, – мне было плохо. Наверное, из-за того, что проблема не имела четких границ. Никогда раньше я ни с чем подобным не сталкивался, и что делать с этим счастьем, не знал совершенно. Даже не знал, где у этого счастья попа, чтобы старательно туда пнуть. Или расцеловать – может, тогда отвяжется? Хотя, все говорило о том, что седалище это настолько серьезно настроено, что одними поцелуями его не задобрить.
– И сплю я регулярно, – на эту фразу Миша поднял брови домиком, и кивнул головой, как бы радуясь за товарища, у которого на интимном фронте все в порядке.
– В смысле, высыпаюсь я… – хотелось пить, я зашарил взглядом по комнате в поисках своей кружки с частично отбитой ручкой и разухабистой надписью «Лучшему компьютерщику Юга России».
– Дохтор, он уысыпается, – Миша пытался копировать голос Анатолия Папанова из «Бриллиантовой руки». – У смысле, дохтор, он – сыпучее тело…
Тут он с неожиданным энтузиазмом отвлекся:
– Слушай, а у меня в школе была тетрадка с приговором для таких как ты – там так и написано было: мера для сыпучих тел. Интересно, а высшая мера для сыпучих тел – это сколько? Двадцать лет или шесть мешков?
Я являл собой грустное зрелище, не издававшее никаких звуков. Было сомнительно, что у меня имеется какой-нибудь, отличный от нуля, запах. Казалось, что невидимое нечто пожирает меня, по очереди лишая физических параметров – настолько я был подавлен икебаной из недавних событий. Причем, букет этот был определенно составлен с каким-то смыслом, истолковать который уж очень хотелось – и, желательно, правильно истолковать. Потому что иначе я точно сойду с ума. И плакал тогда породистый Ficus benjamina, стоящий в вестибюле…
– Я веду относительно правильный образ жизни. Черепно-мозговых травм у меня не было… ну, разве что в детстве… не помню таких, в общем. Но за последние пару дней случаются какие-то необъяснимые с обычных позиций события. Сейчас мне хотела отдаться какая-то школьница. В воскресенье ключи звенеть перестали, а только лишь железом воняли… Что мне делать? – я, наконец-то, нашел кружку и наполнил ее холодной водой из кулера.
– Бечь на Кубу, по дороге нещадно лупя себя пятками по ягодицам. Там уголовная ответственность за сексуальные контакты со старшеклассницами очень либеральная. Потому что совершеннолетие наступает в 16 лет. А еще лучше – на Фарерские острова, там все это можно после 14. Вот насчет ключей… ну не знаю – попробуй их искупать, или дезиком обрызгай… а железо – оно сильно вонючее? – его интерес был столь же неподделен, как у юного последователя Павлова при виде ничейной собаки.
Следующие 15 минут мне пришлось посвятить тому, чтобы подробно описать странные случаи, приключившиеся со мной. Правда, перед этим я все же отыскал свою кружку, и, метнувшись к кулеру, набрал холодной воды. Потому что пить горячий кофе не хватило бы терпения, да и никогда я им не напивался – даже наоборот. Нередко после кофепития наблюдалась настойчивая сухость во рту, которой сейчас и так было предостаточно.
Лишив Мишку возможности вставлять свои смешные комментарии в повествование, я с грехом пополам привел его в более-менее серьезное состояние. Потому что хиханьки хаханьками, а своя корова ближе к телу. Дело было серьезным, и требовало серьезного подхода. Посмеяться можно будет потом, когда все окажется далеким и неопасным. Теперь же главное – чтобы это пресловутое Прекрасное Далеко наступило, и я в нем присутствовал бы не в роли коллекционера дыроколов и честного воспитателя собственных отпрысков – фикусов Ficus benjamina-tolika.
Мне же было очень важно вернуть себе личину адекватного, живого и дееспособного человека, хотя в моей гладкошерстной голове об этом пока заявлял исключительно один здравый смысл. Инстинкт самосохранения как-то неуверенно молчал, топчась примерно посередине между Начальником Главной Паники и Индифферентом Шестнадцатого Порядка.
Я собирался идти мыть туфли, когда меня по селекторной связи затребовали наверх, к шефу. Поэтому пришлось сразу же отправляться к начальству – пусть сначала случится все неприятное. А то, что вызов к шефу пахнет неприятностями, я почти не сомневался. Такое было всего один раз пару лет назад, когда по моему недосмотру произошла недопустимая оплошность. Программа, запускавшаяся только после ввода магнитного ключа доступа, начинала, сволочь, работать после элементарного нажатия пробела. Тогда с меня сняли премию-бонус за трехмесячный непосильный труд. Несмотря на то, что исправление ошибки было делом двух минут.
По дороге я все же заскочил в туалет, оторвал бумажное полотенце и протер обувь – хотя никакого удовлетворения данное очищение не принесло. Настроение болталось гораздо ниже ватерлинии, в голову лезли всякие неприятные мысли по поводу вызова на ковер. Я лихорадочно вспоминал, где мог накосячить – но увы и ах, в голову ничего дельного не приходило.
Шеф крайне мало понимал и в специфике работы IT-отдела, и в программном обеспечении. От Аллочки было известно, что он с трудом пользуется интернетом, не говоря уже о других прикладных программах. Но это ему было и не нужно – Колосов был хорошим администратором, и на всех ключевых должностях его фирмы работали первоклассные специалисты. Можно даже сказать, лучшие в городе. А некоторые фрилансеры – лучшие в стране. Программные продукты выпускались эксклюзивно, не тиражируясь, в единственном экземпляре, и поэтому стоили дорого. Зато были качественными и безопасными для заказчика – фирма завоевала свою репутацию, создала, так сказать, бренд.
Войдя в кабинет Колосова на четвертом этаже, я понял, что правильно угадал насчет неприятностей. Александр Иванович нервно ходил по кабинету, переругиваясь с кем-то по сотовому телефону. Дав отбой, он устало посмотрел на меня, и без предисловий выложил:
– В программе прописан шпион. В программе, которую мы создавали для «Сфинкса». Боже, как хорошо, что мы это заметили сами.
Он махнул мне рукой, и мы пошли в кабинет к его жене. У меня немного отлегло от сердца, ибо Алина Сергеевна, по крайней мере, перед повешением, разберется, кто виноват.
Однако, кабинет ее был закрыт, а секретарь сказала, что Алина только что поехала вниз, в IT-отдел. Чертыхнувшись, шеф поволок меня к лифту.
– Кто имел доступ к участку программы, проверяющей пароли? – мы вошли в обшитую металлом коробку, и, развернувшись, плечом к плечу, поехали вниз, вдвоем пялясь на табло с горящим номером текущего этажа, которое располагалось над лифтовой дверью.
Я уже было собирался сказать, что никто – кроме меня, когда картинка дверей лифта с горящей над ней цифрой 3 на какой-то миг застыла, и я отчетливо услышал название этого непритязательного полотна. Звучало оно так: «Если он мне сейчас ответит: „Никто!“, уволю на хрен этого мальчишку без выходного пособия, и пусть его служба безопасности прессует», – причем озвучка была Колосовская. А само табло, отсчитывающее этажи, вообще куда-то пропало. Металлическая панель, к которому оно крепилось, была, а цифирь исчезла.
