Меня вывели на палубу, потом по трапу перевели на берег и посадили в старый облезлый джип, который тем не менее резво рванул с места и помчал нас с сопровождавшими меня двумя охранниками в небольшой городок, видневшийся неподалеку от берега моря.
Было довольно прохладно, несмотря на то, что небо над головой было совершенно чистое и ярко-голубое, а солнце светило ярко и обнадеживающе. Я ежилась на ветру и холодела при мысли, что мне придется неизвестно еще сколько времени носить этот прорезиненный комбинезон, который я просто уже мечтала содрать с себя и облачиться во что угодно, хоть в монашескую рясу.
Меня привезли в какое-то полицейское, наверное, управление, где мое появление вызвало настоящий ажиотаж, впрочем, больше неофициального характера. Мужчины в коридорах, по которым меня вели, демонстративно отворачивались от меня, но я всегда ловила их взгляды, которыми они тем не менее провожали меня.
Как ни странно, среди них я чувствовала себя просто голой — они шарили глазами по моей фигуре, и я понимала, что комбинезон — слишком слабая защита от их проникающих сквозь одежду взглядов. Идя по коридору, я сделала для себя открытие из области этнографии. Меня не волновало нисколько, что оно скорее всего не имеет никакого отношения к истине, главное, оно принесло мне некоторое утешение под этими похотливыми взглядами иранских полицейских.
«Чадра и появилась на иранских женщинах скорее всего из-за гипертрофированной сексуальности их мужчин, — подумала я. — Я столько раз появлялась в этом комбинезоне среди наших российских мужиков и ни разу не заметила у них признаков повышенной из-за этого возбудимости. На востоке женщина просто вынуждена закутывать свое тело в непроницаемую ткань, чтобы избежать элементарного изнасилования. Как это шутят наши российские мужики по поводу чрезмерной любвеобильности? „Трахает все, что движется“? Так это, наверное, очень подходит к местным мужчинам…»
К моему удивлению, меня повели не на допрос или беседу, как я предполагала, а втолкнули в просторную камеру с решетчатой дверью, где уже находилось два человека, разглядеть которых я сразу не смогла, потому что в коридоре горел свет, а в камере было полутемно. Я споткнулась о порог и упала ничком от толчка в спину. Проехав по скользкому металлическому полу, почти ткнулась носом в чей-то ботинок.
Я порядком ушиблась и негромко застонала. Тут же меня подхватил с пола один из находившихся в камере и помог встать на ноги.
— Наконец-то все в сборе! — услышала я знакомый голос и сама встрепенулась от радости.
«Менделеев! — пронеслось у меня в голове. — Слава богу! Уж он-то придумает, как нам отсюда выбраться…»
Это был и в самом деле он. Он сидел на металлическом, привинченном к полу табурете и смотрел на меня. Я сразу же обратила внимание, что на ноге у него — не наша шина из медицинского комплекта, а вполне профессионально наложенный гипс.
— А ну-ка, хватит киснуть! — приказал Менделеев и улыбнулся добро и ободряюще. — У меня тут появилась идея, как нам отсюда выбраться. Хотя, надо признаться, в ситуацию мы попали сложную… Я-то думал, они тебя не подобрали и ты пошла ко дну! Ты ж сама ныла, что не доплывешь до берега. Когда нас расспрашивали с Анохиным, то порознь, то вместе, я пытался задать вопрос о тебе, но только по морде получил, когда проявил излишнюю настойчивость.
— Николай Яковлевич! — прошептала я. — Я тоже думала, что я одна здесь оказалась…
— Ну-ка, рассказывай, о чем они тебя спрашивали? — сказал он. — Мне они такое наплели, что у меня просто глаза на лоб полезли, когда я все это услышал…
— А они со мной вообще не разговаривали, — смутившись почему-то, ответила я. — Даже не пытались. Я же нечистое существо, по их понятиям, да еще в таком виде — распутница, да и только…
Менделеев посмотрел на меня, окинув взглядом с ног до головы, и присвистнул.
— Да-а! — сказал он. — Видок у тебя вызывающий! Женщины у них выглядят по-другому… Тебя просто необходимо переодеть.
Он проковылял к решетке, заменявшей одну из стен камеры, и принялся в нее колотить. Через минуту к решетке подошел охранник и что-то резко ему крикнул.
— Позови офицера! — сказал Менделеев по-английски и добавил, с трудом выговаривая непривычные слова, что-то по-ихнему.
К моему удивлению, солдат ушел и вскоре появился в сопровождении молодого подтянутого офицера, наверное, кого-то вроде лейтенанта, если судить по нашим представлениям об офицерских званиях.
— Господин лейтенант, — сказал Менделеев на хорошем, насколько я смогла оценить, английском. — Я согласен ответить на интересующие вас вопросы, но только при одном условии.
Лейтенант посмотрел на него с интересом, потом бросил быстрый взгляд на меня и усмехнулся.
— Что вы хотите? — спросил, безбожно коверкая английские слова. — Вы вспомнили, почему вы есть сейчас в Иране?
— Я вспомнил, вспомнил! — закивал Менделеев. — Но отвечать буду только в том случае, если вы выполните два моих условия. Первое — переведете нас в нормальные условия европейской тюрьмы. И второе — дадите ей…
Он кивнул в мою сторону.
— … женскую одежду.
— О'кей! — произнес иранский лейтенант с такой интонацией, словно сказал что-то вроде «Аллах акбар!» — английский, как я поняла, был для него слишком экзотическим языком. — Только — что есть европейская тюрьма?
Тут, насколько я поняла, Менделеев обнаглел. Не знаю, что он собирался предложить взамен, но условия он потребовал просто курортные, в моем представлении, если, конечно, говорить о тюрьме.
— Переводите нас из этой металлической клетки в обычный дом. Раз. Там должен быть туалет. Два. Три кровати. Стол. Три стула. Есть мы должны три раза в день. Нормальную еду, которой нельзя отравиться, как вашими помоями, от которых у меня уже обострилась язва. Это — три. Телевизор. Четыре. Свежие газеты каждый день. Пять. Возможность связаться по телефону с моим адвокатом — шесть. И еще — можете поставить там хоть по три решетки на каждом окне и приставить к нам хоть по десять охранников к каждому, но каждый день ваши люди должны делать у нас уборку. Это седьмое и последнее. Если вы не выполните мои требования, я вам ничего не скажу по интересующему вас вопросу. Офицер выслушал его молча, потом кивнул, повернулся и ушел.
— Вы с ума сошли, наверное, Николай Яковлевич? — спросила я. — Вы думаете, они выполнят хоть одно из ваших требований?
— Выполнят, Николаева, выполнят, — уверенно сказал он. — И не одно, а все! Ну, или — почти все. По телефону они мне разговаривать не разрешат — это верно. А все остальное — почему бы и не выполнить? Они думают, что мне деваться некуда, раз я у них в руках, а сами и не заметили, как на крючке у меня оказались… Я вообще начал сомневаться в общепринятом мнении о чрезмерной восточной хитрости и коварстве. Их обмануть, по-моему, гораздо проще, чем любого из европейцев. Они сами рады обмануться!
— Чем же вы таким их подцепили? — поинтересовалась я совершенно искренне.
