— Еду.
Никола метался между крытым перроном и закусочной. Тускло горели огни. Поверх цепи низких пристроек вдоль взлетного поля слышалось сиплое шипение — там словно разогревался шумный гигантский примус.
Подбежал Игумнов.
— Где?
Никола выматерился.
— На секунду отвернулся, — во рту у Николы была каша. — И с концами…
— Он один?
— С водителем. Водителя я запомнил. Невысокий, с бородкой. Молодой. Похож на латыша… Ты посмотри, что здесь делается!
Площадь перед аэропортом и дальше, у служебных зданий, горбатилась кабинами стоявшего сплошняком автотранспорта. Сотни людей, как пчелы в ульях, переползали от кабины к кабине.
Игумнов оглянулся. На платформе его ждали оперативники. Где-то находилась и Ксения. Люди Желтова разбросаны были по залам.
"Мы ничего не сделаем такими силами", — подумал он.
Никола помялся, он хотел напомнить насчет Истринского райотдела и понедельника, но промолчал.
Впереди он увидел Ксению. На ней были туго натянутые джинсы. Длинные молодые ноги начинались сразу от груди.
Ксения была не одна.
"Похоже, прихватили…" — Парни вокруг нее в любую минуту от слов могли перейти к делу.
Чуть дальше, у машины, стояли две домодедовские проститутки, постоянно прописанные в аэропорту.
— Чао, мальчики, — Ксения увидела приближающегося начальника розыска. — Я тут по другому делу. Правда? — Она просунула руку ему под варенку.
Игумнов и «мальчики» обменялись хмурыми взглядами. Сутенеры повернули к машине, проститутки исчезли еще раньше.
— Клеют? — спросил Игумнов.
— Только не те. Те ищут приезжих. Ненакрашенных. Робких. Странный у них вкус, Игумнов. — Она шла, постреливая глазами. Свежая, молодая. На нее оглядывались. — Не находишь?
Шел второй час ночи.
— "Произвел посадку самолет… рейса… Воронеж — Москва"… — отдалось под крышей.
"Тот же рейс… — подумал Игумнов. — Девчонок подбирают с него, потому что он последний. Городской транспорт прекращает работу, а ждать утра в аэропорту мало кому приятно…"
— Завтра вечером меня с вами не будет, — объявила Ксения. — Иду на свидание.
— Дело хорошее… — Игумнов не отрывал глаз от встречных мужчин.
— Чего ж не спросишь с кем? С Генкой Яриковым. Из общежития… Помнишь? С лимитчиком! Ты меня к нему посылал.
— Друг Мылиной?
— А что?
— Ничего.
У угла здания Игумнов увидел патрульный «Жигуль» Бакланова. С мигалкой и рупором. Рядом желтела милицейская "канарейка".
— Я ему нравлюсь. У меня квартира. Парень он хороший. Вот выйду за него замуж. Будешь моим шафером, Игумнов?
Ее уже снова клеили. И снова не те.
— Девушка, может, поужинаем?
Игумнов подбородком указал на милицейский транспорт.
— Видишь? Кто-то из нас обязательно здесь будет. Если что — подойди…
— А ты?
— Я тоже буду.
Он повернул к платформе. За цепью пристроек снова слышно было сипение гигантского примуса. Откуда-то из-за деревьев блеснули гигантские сполохи.
Рядом с «Жигуленком» возник Бакланов, с ним был второй милиционер — водитель «канарейки». МО-14562 — тучный, в пыльной милицейской форме — застрял в толпе.
Игумнов подошел.
— Я отъеду. На пост, — сказал Бакланов. — Тут рядом. Если что, парень этот — на «канарейке» — подбросит до поста. Тут все равно дорога одна. А там я…
— Надолго?
— Да нет. Только отметку сделаю. Ты уже пошел?
За пригородными кассами обнаруживалось еле заметное людское течение, оно уводило пассажиров к платформе, под крышу, в ночевавшую у перрона первую утреннюю электричку.
Игумнов двинулся со всеми. Странная пара впереди закрывала обзор, в то же время укрывала его от нежелательных взглядов. Пухлая, расплывшаяся женщина суетилась, жевала, заглядывала в темные окна вагонов, ее спутник кашлял — никак не мог перестать, смеялся, хватал и щупал ее сзади.
Несколько человек прошло навстречу Игумнову по обе стороны закрывавшей его пары.
"Вот что плохо, — подумал он. — В голове у меня всегда только одна жесткая схема, в которую я пытаюсь втиснуть возникающие ситуации…"
На скамейке сварливо, по-взрослому, препирались дети:
— Нет, Олечка, это ты сказала…
— Нет ты, дорогая!
Рация молчала.
Гурьбой, неслышно прошли черноглазые, маленькие, в мягких кроссовках юноши и девушки Юго-Восточной Азии, их становилось в Москве все больше, и в ориентировках МУРа на них уже положили глаз.
Сбоку промелькнула маленькая головка, неловкая женская фигурка без шеи. Чье-то задумчивое лицо. Парень, похожий на Дон-Кихота — бородка клинышком, усы, узкое лицо с близко посаженными глазами, — нес сумку с колесиками. Женщина была в сапожках на каблуках…
Игумнов оказался у головы поезда, когда что-то тревожное зыбко колыхнулось в подсознании. Он обернулся. Платформа позади была забита людьми. Сипение работавшего на всю мощь примуса было особенно слышно.
"Какая-то деталь… — Словно что-то коснулось его вдруг. — Знакомая манера носить вещи. Ходить…"
Он повернул назад.
"Женщина, которая шла рядом с этим Дон-Кихотом… Неловко, в сторону наклоненная головка — неумелое кокетство… Кто еще так испортит свою фигуру… Сапожки! Это летом-то! Надя! Конечно! Она смотрела вниз! Дала знак! Не хотела, чтобы он, Игумнов, встретился глазами и все сразу испортил…"
Он уже врезался в вязкую, как болото, едва колышущуюся толпу на платформе.
"Да разве можно было рассказывать ей об этом! Настолько забыть ее натуру! Предположить, что она не попытается помочь — не поедет ночью в Домодедово к этому рейсу…"
Он прижал пальцем манипулятор на рации:
— Быстро к машинам! Парень с сумкой на колесиках. Узкое лицо, бородка. С ним женщина небольшого роста. В сапогах. Перехватывай! Не дай уехать…
Он кого-то толкнул, прыгнул через брошенные кем-то у столба ящики.
В рации слышались голоса. Но Дон-Кихот словно провалился под землю. Прошло несколько минут. Огромный сипящий примус за вокзалом набирал силу, он словно готовился взлететь вертикально.
Игумнов продирался вдоль машин, между таксистами и пассажирами. Заглядывал в лица.
Чей-то голос по рации ударил в самую барабанную перепонку:
— Сейчас отъехал… 40–16 или 48–16. Шофер с бородкой и женщина сзади!
— Ч-черт! — Кто-то толкнул его в плечо. — Куда прешь, лось!..
