– Я здесь, – сказал он. – Я с тобой.
– Нет, – выговорила она с усилием. – Ты не со мной.
…Я с тобой. Я буду с тобой так, как нужно. Так, как ты пожелаешь. Так, как захочешь.
Я буду с тобой всегда, даже если у нас это в первый и последний раз.
Просто я всё понял!
Нет никакого одиночества. Оно было, покуда мы не встретились. Оно сидело рядом, скучное, как дождь в ноябре, примитивное, как стеклянная банка, – а я внутри. Так и сидел бы внутри стеклянной банки, глядя на жизнь сквозь пыльные стенки, но мы встретились, и банка разбилась.
Её больше нет.
Есть мы, и мы вдвоём – сейчас и всегда.
Двое – это совсем другое дело. Нас больше вдвое, потому что мы вместе. У нас вдвое больше сил, эмоций, радостей и возможностей. Никаким силам теперь не удастся посадить нас в стеклянную банку одиночества, которой мы были отгорожены от мира – каждый своей.
Мы на свободе.
Нам ещё нужно посмотреть по сторонам, привыкнуть к другому миру, ярким краскам, но сейчас мы просто смотрим друг на друга. И трогаем друг друга, и узнаём, и пытаемся понять, какие мы – на ощупь, на вкус.
Мы пытаемся без слов сказать друг другу, как это важно, что мы есть, и как это прекрасно, что мы встретились на теплоходе – могли бы и не встретиться!..
…Впрочем, нет. Не встретиться мы не могли.
Если бы мы не встретились, мир бы не смог существовать – вот этот, наш с тобой мир. Его просто не случилось бы, а он должен был случиться. И он случился.
…Спасибо, спасибо!..
– Что ты там бормочешь?
– Я не бормочу. Я люблю тебя.
Он запустил обе руки в её необыкновенные кудри и страстно поцеловал в губы, она открыла глаза и больше уже не закрывала.
Он почти не мог этого выносить, но тоже не отрываясь смотрел ей в глаза.
В этом было что-то невероятное, сокрушительное, огромное. Как будто они смотрели в точку сотворения мира в момент его сотворения.
– Я больше не могу, – выговорила она. – Не могу больше!..
– Я люблю тебя, – сказал он ей ещё раз.
Какая-то воронка завертелась, углубилась, в неё ухнуло всё, что было раньше, ухнуло и пропало навсегда, потом она стала уменьшаться, отдаляться, раскаляться и, наконец, взорвалась, и взрывная волна потрясла их обоих, оглушила и ослепила.
Кажется, она всхлипнула или вскрикнула тоненько, прижалась к нему из последних сил, стараясь удержаться и не потерять его в вихре взрыва.
И когда взрывная волна, прокатившись по ним, отступила, они остались вдвоём на пустынном берегу, как первые люди на земле.
…Нет, не на пустынном берегу. Нет никакого пустынного берега. Есть узкая койка в теплоходной каюте.
…Нет, никакие не первые люди на земле. За стенкой громко разговаривали и ходили ещё какие-то люди, и, должно быть, их было много.
Таша со Степаном точно были не первыми!..
Она чуть-чуть пошевелилась, и он подвинулся, давая ей место. Она сразу повернула голову и носом уткнулась ему в шею.
– Ты что? – спросил он шёпотом.
– Мне ужасно стыдно, – призналась она.
Он ничего не понял.
– Как?!
Она длинно вздохнула и поглубже засунула нос.
Ему было очень жарко и страшно хотелось пить, но он боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это состояние огромной и вечной любви.
Со Степаном случилась именно такая – огромная и вечная любовь.
– Ташенька, – прошептал он и улыбнулся. – Маленькая моя.
– Я… всё делала правильно?
Он опять ничего не понял. О чём она?!
Он попытался взглянуть ей в лицо, но ничего не вышло. Она отворачивалась и только теснее прижималась к нему. Он видел пылающее ухо среди кудрей.
– Ты что, маленькая? – спросил он наконец.
– Я тоже тебя люблю, – сказала она, помолчав. – Правда.
– Я знаю.
Тут она наконец решилась признаться:
– Просто, знаешь… ты не пугайся только слишком… или ты всё равно испугаешься?..
Он совсем ничего не понял. Он даже догадаться не мог!
– Я раньше никогда и ни с кем.
Он замер, рот у него приоткрылся.
– Я не понимала, зачем это нужно. Ну, у меня были всякие кавалеры, и я им нравилась, они мне тоже, но я никогда… не хотела их. Я не понимала – зачем, если не хочешь. – Признавшись, она обрела почву под ногами и теперь говорила, и он слушал. – Я знаю, что это несовременно, так никто не делает, но я правда никого никогда не хотела, как тебя… сейчас. И теперь я понимаю, зачем это нужно. Ты слушаешь меня?
Он молчал, как каменный истукан на острове Пасхи, или где там бывают каменные истуканы?..
– Стёп, ты слушаешь меня?
Она высвободилась, приподнялась на локте и посмотрела ему в лицо. Лицо у него было странное.
– Я тебя напугала, да?
Он тоже смотрел на неё не отрываясь.
– Это же… это не значит, что ты обязан теперь на мне жениться! – выговорила Таша, перепугавшись, что он молчит и только смотрит. Да ещё так странно. – Я, наоборот, хочу сказать, что раньше не понимала, а теперь поняла…
Тут она совершенно запуталась и замолчала.
И он молчал.
Таша ещё посмотрела на него, а потом легла рядом и стала смотреть в потолок – лишь бы не на него.
– Это раньше считалось, – словно оправдываясь, заговорила она, – что девушка должна быть невинной, береги честь смолоду и всякое такое. Сейчас всё не так. Сейчас девушка должна быть опытной, и честь тут ни при чём, а я… просто несовременная, наверное.
– Замолчи, – велел Степан.
– Хорошо.
И они полежали молча.
– Как это я не догадался? – сам у себя спросил он через некоторое время. – Я же старый хрен!
– Да ничего ты не хрен, – возразила Таша. – Или это игра такая?
– Какая игра! – воскликнул он с досадой. – Я тебя люблю. И я ничего не понял!
– А это… важно?
– Очень, – от души сказал Степан. Подумал и добавил: – Для меня – очень.
– И для меня – очень, – тоненьким голоском проговорила она. – Понимаешь, для меня важно, что это ты, а не кто-то… другой.
– Какой ещё другой!
– Никакой. – И она засмеялась. – Ты молчишь, и я не знаю, что мне теперь делать.
– Это я не знаю, что мне делать, – возразил он. – И я не молчу. Я думаю.
– О чём?
– О тебе.
