Орудие ЗИС-3 на прямой наводке.
Подбежал к пушке, снаряд уже был в казеннике. Взялся за маховики… выстрел – горит. Побежал за снарядом, зарядил, выстрелил – попал. Еще раз сбегал. Потом слышу какой-то топот, поворачиваю голову, бежит комбат с двумя снарядами. Красноносов за ним, тоже со снарядом. На третий танк ушло два снаряда. Еще несколько выстрелов сделал – три танка загорелись. Из одного танка выскочил танкист. До сих пор помню: худой, в черном комбинезоне, лицо такое худощавое, стоит и грозит в нашу сторону кулаком. Я как заору: «Осколочный!» Ребята осколочным зарядили. Я ему по башне и ударил. Он мне совершенно был не нужен, но такой азарт… Ажиппо кричит: «Танки слева!» Рывком разворачиваем орудие. Резко работая маховиками, ловлю в перекрестье головной, нажимаю на спуск – нет выстрела! Ору: «Снаряд!». Жму – нет выстрела! Опять: «Снаряд!». Жму – нет выстрела!! Обернулся – в полутора метрах лежит со снарядом тяжелораненый Ажиппо; у штабелей скорчился тяжело контуженный Красноносов. Выхватил у Ажиппо снаряд, зарядил, выстрелил – горит. Пока бегал за следующим снарядом, один из танков прорвался к самой пушке, на расстояние, может, 60–70 метров. Еще несколько секунд, и он бы меня раздавил. Тут и мысли не было ждать, когда он мне удобное место подставит. Я очень грубо навел ствол ему в лоб и нажал на спуск – сноп искр. Ничего, конечно же, ему не сделалось. Но он остановился и выстрелил. Остался в памяти кусок голубого неба, и в нем крутится колесо от моего орудия… Это был мой 8-й танк, но его мне не зачли. Зачли и оплатили только семь. Ведь тогда за подбитый танк платили 500 рублей. Всего в этом бою батарея уничтожила 16 танков из 19. Три спаслись, уйдя в самом разгаре боя в сторону Яковлева. Задачу батарея с блеском выполнила. Да, ценой гибели, но если бы танки захватили Прохоровку, крови пролилось бы еще больше. Мне опять повезло. Недалеко находился КП командира корпуса генерала Попова Алексея Федоровича, который видел весь этот бой. До сих пор ему благодарен, что он, как мне потом начальник политотдела Щукин рассказывал, потребовал спасти «этого парня». Тот на машину и буквально из-под огня вытащил меня.
С ранениями в ногу, спину и голову я был отправлен в госпиталь. Там меня сразу прооперировали. Как потом я узнал, генерал Попов потребовал от моего бригадного начальства разыскать меня и лечить в медсанбате корпуса. Три группы искали меня несколько суток, но госпиталей было много, и найти старшего сержанта Борисова в потоке раненых, который шел с фронта, было очень сложно. После операции меня перенесли в большой зал, по-видимому, школы. На пол была настелена солома, покрытая брезентом. Раненые лежали вповалку. Вскоре меня перевели на чердак. Там были те же солома и брезент, но все же условия более комфортабельные. Я довольно быстро оклемался. Дней через пять начал собирать сухари, которые давали в столовой, и когда их набралось штук десять, дал деру в свою часть. Вообще я ни разу в госпитале до выписки не лежал, всегда убегал на фронт. Таких много было, и поводы были разные. Кто-то хотел в свою часть попасть, кто-то хотел обязательно быть на передовой в этот момент. Я, например, в последний раз был ранен перед штурмом Берлина. И убежал, чтобы участвовать в этом завершающем наступлении. А тут я убежал до рассвета, а днем приехал начальник особого отдела штаба корпуса, а я в это время иду пешком, голодный – сухари съел. В одном селе хозяйку попросил покормить меня. Она говорит: «Сынок, у меня ничего нет, только кукурузная каша». Да это ж деликатес! Тем более на молоке! Я, как телок, слопал что дали. Сказал спасибо и дальше пошел. Идет машина. Я проголосовал, она остановилась. Сказал водителю, что добираюсь к своим: «Лезь в кузов!» Залез. Машина везет хлеб, булки которого уложены рядами, а сверху накрыты брезентом, и на брезенте сидят два солдатика. Меня укачало и сквозь дремоту я слышу, как солдаты между собой обсуждают какого-то сержанта, «разделавшего «тигров», как бог черепаху». До меня только потом дошло, о ком шла речь. Оказалась, что эта машина одной из танковых бригад моего корпуса. Привезли меня. Я к одному офицеру обратился с просьбой подсказать расположение 58-й мотострелковой. Он был бдительный, сразу доложил своему начальнику политотдела. Тот позвонил начальнику особого отдела моей бригады и сообщил, что такой-то ищет 58-ю. А ему говорят: «Задержите его до моего приезда». Этот понял дословно. Гляжу, недалеко от меня появился автоматчик. Я сначала не сообразил, зачем, а потом вижу, куда я не пойду – он за мной, но близко не подходит, держится на расстоянии. На мотоцикле с коляской приехал начальник особого отдела: «Садись». Я сел. Отъехали метров на 100, он говорит: «Миша, я тебя поздравляю!» – «С чем?» – «Ты ничего не знаешь?!» «Тебя представили к званию Героя Советского Союза!» Я сделал вид, что обрадовался. В душе-то я понимал, что представление – это еще ни о чем не говорит. Привез меня в расположение бригады. Меня в тылу, в медсанбате, еще недельку подержали, подкормили. Проходит месяц. Генерал меня возит по своим воинским частям, заставляет перед молодыми солдатами выступать. Я им что-то рассказываю. Машину за мной на передовую присылает. Шофер приезжает, докладывает: генерал вызывает такого-то к себе. У командира батареи, у командира дивизиона кислые мины. Ну, а что?! Не выполнить – не могут. Я приезжаю к нему, докладываю, что прибыл. Мы с ним идем в дом, где он жил, на обед, а жил он с полевой женой, там и дочка уже у него родилась, Полина. Садимся обедать. Рюмки поданы. Я говорю: «Товарищ генерал, по какому поводу?» – «А тебе что, плохо здесь?» – «Да, нет, не плохо». – «Так вот разговаривай с моей женой, а я пойду работать». Двое, трое суток подержит, опять в машину и – на передовую. Я не мог понять, в чем дело? Теперь думаю, что ему хотелось сына. Лет ему было около пятидесяти, а я выглядел лет на 15, наверное. Может, это, а может, хотел просто дать мне передышку, с передовой утянуть.
Проходит месяц, два, три – ни слуха, ни духа о моем представлении. Я думаю – все. Щукин Иван Иванович садится за стол и пишет письмо Щербакову, начальнику ГлавПура. Видимо, это письмо сыграло свою роль, и 10 января вышел указ о присвоении мне звания. Мы с командиром корпуса поехали в штаб фронта получать ордена. Я орден Ленина со звездочкой, он – орден Ленина. Проехали немного, генерал говорит: «Ой, что-то стало холодновато». Водитель натренирован, сразу на тормоз, скатерку расстилает на обочине, фляжку, какую-то нехитрую закуску. Выпили. Проехали километров 25, он опять: «Ой, что-то замерзаю». Опять такая же сценка. Я второй раз выпил. На третий раз говорю: «Товарищ генерал, я не могу.» – «Что за молодежь пошла?! Выпить, и то не могут». Приехали в штаб фронта. Член военного совета фронта вручил нам награды, и мы поехали обратно.
Ребят, что живы остались, тоже наградили, но не всех. Понимаешь, какая штука. На прямой наводке командир орудия ни к чему. Всю работу делают два человека – наводчик и заряжающий. При награждении наводчика и заряжающего иногда обходили, а командира орудия награждали. Или награждали его и наводчика, а заряжающего обходили. Это несправедливо. Ну, а потом, например, в моем случае, если бы генерал не видел этот бой, никто бы не представил меня к званию. В лучшем случае какую-нибудь медаль дали. Когда сидел в архиве в Подольске, видел наградные листки: представляется человек к званию Героя, а кто-то вверху пишет: «По-моему, хватит и ордена Отечественной войны». И все. Или наоборот: представляют к ордену Красного Знамени, а кто-то вверху пишет: «По-моему, достоин Героя». Лотерея, в общем.
