Я крутанулся на пятке. В лесу не выстрелишь издалека. Пусть
прячется, или бежит, или, если отважится, стреляет ещё! И пеняет на себя, что
не уложил с первого раза! Там, откуда прилетела стрела, верещала в кронах
деревьев неугомонная сойка. Я бросил Морозку с руки – лети, ясен сокол, нечего
тебе тут делать! Да и пошёл прямо на затаившегося стрелка.
Я так и знал, что он не посмеет выстрелить ещё. Одно дело
зверь. Другое – человек! Да идёт на тебя, держа в руке меч! Он бросил лук и
кинулся удирать, когда я был в десятке шагов. Мелькнула зелёная охотничья
рубаха, выкрашенная плауном. Первак?.. Сперва он оставил меня далеко за спиной.
Молодость легконога, молодых не будят по ночам прежние раны. Но я знал, что от
меня ему не уйти. Лес велик; он устанет раньше, чем я.
Мы бежали долго, и я начал-таки настигать. Он тяжело
отдувался в тридцати шагах впереди. Что сотворю над ним, когда скручу?.. Нет,
не убью, хотя и стоило бы… И в Печище, на суд-тяжбу, не поведу. Станут они
судить своего против чужака-сироты, за которого не придёт постоять оружная
родня! Я всыплю ему сам. Чтобы сидеть не мог. Хворостиной. Или вот этим ремнём,
сняв с него ножны…
Сосна выпростала из земли упругий жилистый корень,
подставила мне подножку. Я тут же вскочил, вгорячах не заметив, что вывернул
ступню. И услышал впереди крик!.. И треск кустов, расступавшихся перед кем-то
огромным! Я не побежал дальше. Лесной князь, потревоженный бесстыдным
вторжением в свои хоромы, накажет обидчика наверняка не хуже, чем я.
Я ещё вернулся за добычей, которую бросил, пускаясь в
погоню. Мой Морозка сидел там на дереве, охранял. Редкий кречет вот так слетел
бы к хозяину, не воспользовался свободой… Морозка был другом надёжным. Я
свистнул, и он опустился мне на плечо.
Стрела, как я и думал, оказалась без метки – чего ещё ждать
от стрелявшего исподтишка. Я выдернул её: незачем мучить живое дерево, а мне
пригодится… Да и пошёл себе домой.
Нога моя к тому времени разболелась, я шёл медленно и
хромал. У самого дома мне показалось, что две женщины, попавшиеся навстречу,
посмотрели на меня очень уж странно…
Когда я вошёл во двор, Тур по обыкновению возился в сарае. Я
слышал, как шуршали стружки.
– …а ещё ко мне леший из лесу приходил, – долетел
голос Братилы. – Жену, лисунку мохнатую, недужную приводил да малого
лешачонка. Так-то они людей боятся. Меряне овдой их зовут…
Надёжа сидела у раскрытой двери и слушала, держа в руке
деревянную ложку. При виде меня вскочила, всплеснула руками, пустилась в избу.
Должно, позабыла на печке горячий горшок!
Я заглянул в сарай. Тур сидел осыпанный стружками и
старательно выглаживал очередную дощечку. По моему совету он строил
лодью-насад: долблёнку с бортами, надставленными рядами досок. Мы пускали такие
из Ладоги на варяжское побережье – в Аркону и Колобрег, на остров Готланд и в
свейский город Бирку, и не боялись, что потонут. Неужто не увезёт болезни?
Тур с торжеством протянул мне наполовину готовую лодочку:
– Посмотри, дядька Неждан!
Я посмотрел. Но не на кораблик, а на его правую руку. Пальцы
на ней далеко ещё не вошли в силу, однако верёвка, чтобы привязывать нож,
больше не требовалась. Я покосился на улыбавшегося Братилу. Лодочку ещё
предстояло достраивать, а болезнь уже перебиралась на новое место, покидая
руку… Диво!
Немного попозже они рассказали мне, как незадолго до моего
прихода в деревню явился Первак. Явился еле живой от усталости и перенесённого
страха. И рассказал, как далеко в лесу за ним ни с того ни с сего кинулся
огромный бык-тур. И как этот бык гнал его, Первака, чуть не до самых полей. И
не настиг единственно потому, что был хром. И как ему, Перваку, всё казалось,
будто совсем не простой тур за ним бежал…
Я посмотрел на свою распухшую ногу и усмехнулся.
6
Снился мне сон…
И вновь тысячегласно шумело многолюдное вече. И говорили
ладожане: а верно ведь, братие, не бывать одному телу – да враз о двух головах…
И вновь спрашивал Вадим Хоробрый, наш князь: али не люб уже
стал вам, други ближние? Али не помните, кто для вас ижору примучивал? С кем в
походы ходили, добычу да славу имаючи? Али Даждьбогу трижды светлому плохие
требы ради вас клал?..
Люб, как прежде, отвечали князю ладожане. Да только не ты
нас от главного-то лиха избавил. Не твоего стяга свеи бегают, варяжского белого
сокола! Не у тебя лодьи боевые, с морскими разбойниками тягаться, – у
Рюрика. Не ты находников отвадил, варяги выручили. Поди, княже, под Рюрика
братом меньшим, послушным! И володей нами по-прежнему, покуда жив будешь!
А Рюрик здесь же стоял. При мече. Во главе дружины,
бронзоволицей, усатой… Многих в той дружине я знал, со многими хлеб-соль водил.
Но ныне был со своим князем, с Вадимом. И дойди дело до кулаков, до мечей, как
то нередко на вече бывало, – не отступился бы от побратимов, пока глаза
видели свет…
Но не случилось рати в тот день. Кинул шапку оземь лихой князь
Вадим. И пошли мы с ним из Ладоги прочь. В тёмные леса пошли, на светлые озёра.
Новый детинец строить, новой дани искать… И ничего – нашли! Срубили городок
малый на берегу сердитого Ильменя-озера, при широком истоке хлопотливой Мутной
реки. Она оттоле к нам в Ладогу текла, в Нево-море. И зажили! Ни один гость,
свой ли, заморский, мимо не проходил. Всяк мыто-пошлину платил нам и князю
нашему Вадиму. Посёлочки кривский, мерянский, чудской да словенский, что
издревле в том месте стояли, под нашей рукою быстро разбогатели, забрало
удумали вкруг себя учинить, Новым Городом назваться.
Рюрик долго нас терпел…
Я выбрался на крыльцо и немалое время сидел неподвижно,
слушая, как утихает в груди бешеный стук. В том бою я последним защищал князя
Вадима. Уже бездыханного. И мой меч свистел и свистел над знакомыми ладожскими
головами – пока не смерклось в глазах…
Рюрик пожелал взглянуть на меня сам. Ты славно бился,
Неждан, сказал он мне. И князю, то ведаю, советовал пойти под меня. Если не
умрёшь нынче от ран, прибавится у меня в дружине добрым бойцом…
Удачи тебе, варяжский сокол, отвечал я ему, и он наклонился
низко, чтобы разобрать мой хрип. Я сказал ещё: убил бы тебя, если бы смог…
И закрыл глаза, и много дней никто не ведал, буду ли жить. А
когда выздоровел, Рюрик подарил мне меч, взамен того, что я иззубрил о его
брони. И белого Морозку снял со своей рукавицы. Он больше не уговаривал меня
остаться. Я же поклонился ему в пояс – и ушёл…
Быть может, у Чурилы Мстиславича, кременецкого князя,
сыщется для меня местечко в дружинной избе. Этот-то князь нашего Вадима не
тише, да только – горько выговорить – умней. Заключил с Рюриком почётный союз и
вот уже несколько лет платит ему дань лёгкую – мира для. Рюрик ему прислал
когда-то войско и воеводу Олега, помог отбиться от хазар. С того и пошло…
