Пугачёв ещё возьмёт на Волге станицу Дубовскую и обрушит авторитет клана Персидских. Хотя старику Дубовскому от этого не станет легче. Он угодит в плен и сгинет на каторге. А несчастный сакмарский поп получит плетей, потом его лишат сана и определят в церковные сторожа. Зато хитрый Муса Улеев, пугачёвский атаман Каргалы, вывернется из оренбургского каземата, отбоярится от следствия, вернётся домой и ещё долго будет торговать в Каргале как ни в чём не бывало.
Пока осада будет душить Оренбург, Пугачёв займётся переименованиями. Андрей Овчинников превратится в «графа Панина», Федька Чумаков – в «графа Орлова», Ванька Зарубин – в «графа Чернышёва». Сакмарский городок Пугачёв переименует в Петербург, Каргалу – в Киев, Бёрды, свою ставку, – в Москву. Так у «царя Петра Фёдорыча» появится собственная Россия. В конце XX века она сведёт с ума авторов «Новой хронологии».
Меняя названия, Пугачёв выстраивал параллельную реальность. Он словно форматировал мир, чтобы силой загнать действительность в уже готовую модель. Такой демиург, как самозванец Пугачёв, не мог не победить в информационной войне с императрицей Екатериной.
Манифест «Разбойничьей партии»
Разбойничьими партиями» власть называла отряды пугачёвцев. Но обычные разбойники не рассылают письма с призывами к бунту, а Пугачёв с первых дней взрывал народный разум посланиями, которые именовал «манифестами». Власть боялась их, как чёрт ладана. Такую прокламацию добрые подданные подкинули государыне Екатерине прямо в Зимний дворец в Рождество 1774 года.
В пугачёвщину вся Россия от императрицы до холопа читала только два вида текстов: Часослов и манифесты Пугачёва.
Казак Пугачёв был неграмотным и скрывал это, потому что царь-то грамоту знать должен. Не раз атаманы пихали «царя» в бок локтями, когда он, делая вид, что читает, держал письмо вверх ногами. Сохранился удивительный документ, где накаляканы бессмысленные детские завитушки, «не изъявляющие никаких литер»: это попытка Пугачёва научиться подписывать свои грозные указы.
Ещё на Узенях Пугачёв потребовал себе грамотея, и казаки нашли ему 19-летнего Ивана Почиталина, парня послушного и прилежного. На берегу степной реки Почиталин лёг пузом в некошеную траву и, высунув язык, сочинил первый манифест. Пугачёв полюбил своего усердного писаря и звал его ласково и по-отечески – Ванюшкой.
Ванюшка, титулуя самозванца, изощрялся как мог, чтобы убедить в его подлинности: «Я, великий государь анператор, жалую вас, Пётр Фёдаравич», «Доброжелатель, тысячью великой и высокой един великий император государь», «Российской державы содержатель».
Указы Ванюшки восходили к народным заклятьям: «Исправить бы тебе великому государю пять голубиц и тритцать бонбав, и ни жилеть бы тебе коний государевых. И никто же бы тебе за то не обидил, ни встрешнай, ни папиришнай. А ежели кто онаго обидит, тот приимит от великаго государя гнев». «Голубицы» – это гаубицы. Похоже, что в конце манифеста губы Почиталина шептали «аминь!».
И всё ж Ванюшка чувствовал потребность в творческом росте. В октябре 1773 года, уже под Оренбургом, Максим Шигаев добыл переплетённые в книгу правительственные указы. Максим и Ванюшка заперлись в избе и неделю упражнялись в составлении манифестов, «выбирая лутчия речи». Их творческий дуэт Пугачёв усилил крестьянином Петровым из Белорецкого завода: Пугачёв подивился, как складно написана жалоба Петрова. Три грамотея открыли секрет императрицы: надо апеллировать к опыту Петра Великого. Теперь воззвания Ванюшки разили слушателей наповал.
Пугачёв прикажет возить его манифесты, держа над головой, а подавать на острие пики или на штыке. Когда после оренбургского разгрома Ванюшка попадёт в плен, его осудят на каторгу пожизненно, хотя он не держал ни ружья, ни сабли: Екатерина хорошо разбиралась в литературе и беспощадно разбиралась с литераторами. «Бунтовщиком хуже Пугачёва» она назовёт Александра Радищева, автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
Ванюшка строчил самозванцу указы, которые дворяне читали с хохотом, а простые мужики, «возникнув из мрака неведения», крестились и вставали на смертный бой. Не случись пугачёвского бунта, быть бы Ванюшке Почиталину великим народным поэтом.
Манифесты Пугачёва стали первой информационной войной в истории России. За чтение манифеста полагался кнут, за переписку и передачу – каторга. Палачи публично сжигали манифесты у позорных столбов. Засекречены были и копии для суда над мятежниками, и даже разрешения на копирование. После боёв солдаты обшаривали карманы убитых бунтовщиков в поисках не денег, а бумаг, где написана «вся правда».
Для идеологической победы власть не сумела найти аргументов. 17 октября 1773 года, через месяц после первого манифеста Ванюшки, Сенат издал указ, объявляющий ложными абсолютно все обращения к народу и от лица императора, и от лица императрицы, если обращения зачитаны с рукописного листа. Контроль над печатным станком был признан делом государственной безопасности.
Осень в Оренбурге
5 октября бунт подступил к Оренбургу. Своё войско Пугачёв повёл на штурм города шеренгой, чтобы казалось, будто мятежников много. Но с разбега приступ не удался, Оренбург отразил атаку: «начали из города жестоко картечами бить».
Губернатору Ивану Рейнсдорпу, датчанину, было 43 года. Он возглавлял губернию уже пять лет и зарекомендовал себя хорошим хозяйственником, но не знал особенностей пограничной службы и не доверял казакам. Свою карьеру Рейнсдорп сделал честно: выслужился из секунд-майоров в генерал-майоры и трижды был ранен в боях с пруссаками. Напрасно его потом обвинят в трусости. Скорее, он оказался служакой и тугодумом. Никакие артикулы не объясняли Рейнсдорпу, уже генерал-поручику, что делать, когда 2000 мятежников беспардонно берут в осаду крепость с гарнизоном из 1200 обученных солдат и офицеров, да ещё с 70-ю пушками. Как сражаться-то, если противник, вопреки всей военной науке, не ходит строем?
Оренбург старается удержать историческую память в своей структуре. «Лучевая» планировка центра осталась от крепости, заречная роща превратилась в парк, а в районе Форштадт в геометрии хайтека закодировано воспоминание о военной дисциплине
Коли мятежники не разумеют, что так воевать нельзя, значит, они – дикие животные. И генерал Рейнсдорп приказал насторожить вокруг города капканы. Казаки собрали их и написали Рейнсдорпу яростное письмо, в котором сообщили, что генерал «из бляди зделан». Тогда Иван Рейнсдорп предпочёл просто засесть за надёжными куртинами крепости и терпеливо ждать: пускай от начальства прибудет кто-нибудь поумней, чем он, и победит врагов, как положено по правилам войны.
Крепость Оренбурга лежала на плоской вершине большого холма над Яиком. Вершину опоясывал пятивёрстный насыпной вал высотой в два человеческих роста. На равных расстояниях его разрывали 12 выступов-бастионов. С дощатых барбетов в бревенчатые амбразуры глядели пушки. В город вели четверо ворот: Водяные, Сакмарские, Чернореченские и Орские. Крепость сроют в 1864 году.
Все улицы внутри крепости пересекались под прямым углом. Роль цитадели играл кирпичный Гостиный двор, в котором наружные стены были с бойницами. Город был забит народом, бежавшим от бунта. Пугачёвцы встали на виду. С куртин крепости сквозь промозглую морось офицеры смотрели, как на поле за рвом бунтовщики пируют, джигитуют и милуются с каза́чками форштадта – жилого предместья.
