Степная пещера, где Кинзя якобы прятал Пугачёва
Башкирские полковники покинут Пугачёва после взятия крепости Оса, когда Пугачёв переведёт армию на правый берег Камы, потому что за Камой уже не Башкирия. Но Кинзя останется при Пугачёве. Видимо, Емельян Страшный казался ему Иваном Грозным: он ещё возьмёт Казань и вернёт башкирам вольности первой присяги.
Но Емельян не взял Казани. А Кинзя всё равно не бросил его. Вскоре Емельяна опять разбили, уже окончательно, и он спрятался в миражах суровых калмыцких степей, но Кинзя всё равно не предал друга. Он уговаривал: вернёмся в Башкирию, начнём дело заново.
Потом, уже в плену, цепи узника не дадут Емельяну поднять руку и оттереть слёзы горечи от того, что он не взял с собой «Кинжея», когда в тот злополучный день он поехал с заговорщиками за Узень по арбузы. «Кинжей» не позволил бы изменникам скрутить Емельяна. Или убил бы друга. Но тогда, на Узене, Емельян лопухнулся. И в результате верный Кинзя растаял в жёлтых яицких степях, а Емельяна ждёт плаха на московской площади.
Ограда вокруг «ползущего» могильного камня Кинзи
А Кинзя остался без Емельяна, но не один. Он остался с Башкирией. Он вернулся домой, и его укрыл сын Сляусин. Сляусин подбил на бунт самого Салавата, после бунта попал в руки врага, но никто из башкир не стал свидетельствовать против него, и Сляусина отпустили. И никто из башкир не выдал Кинзю, приехавшего в Красную Мечеть. Кинзя дожил до конца своих дней и умер свободным человеком, поправ силу империи и волю рока.
В «лихие девяностые» XX века, в расцвет постсоветского сепаратизма, в селе Кинзебызово – родовом ауле Кинзи – власти Башкортостана построят огромный дворец-музей Кинзи. Однако народ и так не забывал абыза. Тем, кто внушает доверие, местные жители показывают дерево, посаженное Кинзей, показывают пугающие карстовые провалы в степи – пещеру, где Кинзя якобы прятал Пугачёва. А вокруг могильного камня Кинзи, который сам сполз с холма и лежит у подножия, построена кирпичная ограда, и на ней висят мраморные плиты с надписями по-башкирски и по-русски: «Кинзя Арсланов. Могила святого».
Оборона Уфы
Место Кинзи Арсланова было подле Уфы – у сердца Башкирии. Но Пугачёв не мог отпустить советника. А без него дела бунтовщиков под Уфой разъехались сикось-накось. Уфу осаждали с двух сторон. Под горой Кургаул на поле йыйынов джигитовали башкиры старшины Каскина Самарова, а в селе Богородском пили кумышку русские мятежники казака Ивана Губанова. Самаров считал Уфу своей добычей, потому что был башкиром, а Губанов считал своей добычей, потому что был уфимцем. В итоге вместо общего штурма башкиры и русские занялись битьём морд друг другу из-за права грабить город, который ещё надо было взять с огнём и кровью.
Впрочем, Уфа и не думала сдаваться. Она лежала на крутобоких холмах вдоль берега Агидели, как расстеленная скатерть-самобранка. Её старый кремль давно сгорел, а валы оплыли, но снега оберегали город не хуже бревенчатых стен. Уфа надеялась на свой крепкий гарнизон, искушённый многими боями с башкирами. В городе было шесть тысяч жителей, а защитников набралось 1120 человек. Они наморозили редуты, расставили 30 пушек в батареи и сообщили мятежникам, что не выдадут коменданта Мясоедова с воеводой Борисовым, а будут сражаться.
Пугачёв направил под Уфу надёжного товарища Ваньку Зарубина – Чику. Для важности Емельян переименовал Ваньку в графа Чернышёва. Чика прискакал на Агидель и 14 декабря 1773 года занял ставку Каскина Самарова у горы Кургаул. Первым делом Чика заставил Самарова и Губанова помириться и обняться. Теперь под Уфой было вполне управляемое 10-тысячное войско мятежников.
Уфа – столица Башкортостана, хотя на земле башкир Уфа всегда была городом русским, а не башкирским. Отношения народов требуют такта, и фигура Салавата – консенсус. Для башкир он борец за национальную честь, для русских – младший товарищ русского героя
22 декабря большой отряд бунтовщиков с криками и пальбой подступился к ледяным редутам Уфы. Пушки защитников тотчас загавкали на врага, будто псы на волков. Но мятежники не пошли в атаку. Это была разведка: Чика, прищурясь, с седла примечал, где в сугробах городской околицы спрятались батареи.
В Уфе на Смоленском соборе вдруг сами собой забили колокола. Пономари взвились на колокольню и ухватили колокола за языки. Но тревожный набат не умолк: в жёлтом небе декабря он словно облепил купола собора. Тогда горожане вынесли из собора иконы и пошли вокруг города крестным ходом. Гул утих.
На следующий день, едва забрезжило, по городу через Агидель и по пикету на Московской дороге ударили 25 пушек повстанцев. Когда упали белые фонтаны разрывов, из снежной пыли на лыжах выбежали 10 тысяч мятежников с ружьями и пиками. Они полезли на валы и редуты. Их встретили в штыки, и они повалились обратно, задрав лыжи. Сражение свирепо барахталось в сугробах до сумерек. Самая тесная свалка случилась на речке Сутолоке. Приступ забуксовал на ледяных откосах. Солнце посинело от закатной стужи, и Чика скомандовал отступление.
Он выждал месяц, пока защитники ослабеют от холодов, и 25 января начал второй штурм. Мятежников стало больше, они придвинули пушки на санях на 200 сажен к уфимским пикетам и стреляли прямой наводкой. Город атаковали сразу с четырёх сторон. Атаку от Кургаула возглавил сам Чика, сидевший на белом коне.
Зима устала от озлобления. Крест уфимской колокольни резал утробы сизых туч. Ветер валил столбы разрывов, рвал пороховые дымы. Мятежники ползли на редуты, стискивая заиндевелые сабли. Защитники палили из ружей, держа в зубах рукавицы. Канониры обухами топоров со звоном разбивали мёрзлые пирамиды чугунных ядер. Мертвецы в залубеневших зипунах сидели в снегу, словно пни.
Отряд Чики вскарабкался на окутанную паром главную батарею, где горячие пушки проплавили ямы в ледяных брустверах. Защитники ударили врукопашную: от их кулаков с башкир слетали треухие волчьи малахаи. Чика отступил. Картечь вспенила снега, и мятежники поползли прочь. Чика орал, стреляя из пистолетов, но белый конь под ним зашатался и упал замертво. Уфа отбила и второй штурм.
Сейчас все ратные поля вокруг Уфы застроены многоэтажками. В облике Уфы нет и следа былого упрямства. Уфа – город мягкий, южный, добродушный. Над старинными фигурными особнячками в зелени тополей стоят ампирные дворцы, выше дворцов – пёстрые и причудливые азиатские высотки. В Уфе кажется, что рядом – море: оно где-то за крутым обрывом Агидели. А море – это сама Башкирия, то штилевая в лесостепях, то вздыбленная штормом горных цепей.
Уфа простояла в блокаде до конца зимы 1774 года. Весной генерал Бибиков направил на спасение города специальный деташемент. Этот отряд пожелал возглавить генерал-интендант Александр Ларионов. Участь Уфы решилась в крепостях Нагайбак и Бакалы.
Нагайбак: башкирский Вавилон
Дорогу от Казани до Уфы за Мензелинском стерегли крепости Нагайбак и Бакалы. Вокруг них селились нагайбаки – татары, перешедшие в православие. Их вера превратилась в национальность: нагайбаки составили особую этническую группу. Под покровительство нагайбаков русская власть отправляла жить персов, арабов и бухарцев – спасённых казахских пленников, которые согласились принять христианство. Крепость Нагайбак стала маленьким башкирским Вавилоном.
