У Емельяна было около 15 тысяч бойцов. Под сочным закатом он собрал войско на круг. Полковники объявили, как в битве надо действовать пехоте и коннице, артиллерии и обозу. А потом Емельян достал ворох орденов – снятых с убитых дворян или самодельных – и принялся награждать своих сподвижников. Андрей Овчинников превратился в «генерал-фельдмаршала и всех орденов кавалера». Казак Фёдор Чумаков, который был с Пугачёвым с первых дней бунта, стал «генерал-фельдцейхмейстер и обоих орденов кавалер». Ивана Творогова, что примкнул к бунту в Илецком городке, Пугачёв произвёл в «генерал-порутчики». Орденами и чинами Пугачёв осыпал едва ли не всех своих товарищей. На берегу Волги толпилось оборванное и бородатое войско разбойников – а блеск был словно в Зимнем дворце. Но чем причудливее звучали звания и титулы, тем отчаяннее звенела немая просьба Емельяна: «Не предайте, братцы!».
Его предали.
Верность сохранили только Андрей Овчинников и Кинзя Арсланов. А девять яицких казаков во главе с полковниками Ванькой Твороговым и Федькой Чумаковым задумали сдать Емельяна властям и этим выкупить прощение. Ночью Чумаков набрал беремя дров и ушёл в тёмноту, чтобы забить поленьями стволы пушек и лишить войско артиллерии.
Пугачёв звериным чутьём догадался: быть беде. В ночь перед битвой в своём шатре, прощаясь, Емельян надел на Дуняшу Невзорову, «маленькую разбойницу», пояс с золотыми червонцами и приказал девчушке наутро бежать домой, на Урал, в завод Сатку.
Утром 24 августа 1774 года вооружённая орда Пугачёва столпилась за цепочкой из 25 пушек. Через овраг в атаку на мятежников пошёл деташемент Михельсона: Чугуевский гусарский полк справа, Изюмский казачий полк слева, пехота в центре. У Михельсона было столько же пушек, сколько и у Пугачёва, но людей втрое меньше – пять тысяч.
Пугачёв мог бы победить, если бы его канониры скосили атакующих залпами картечи. Но пушки мятежников молчали. Емельян ждал грохота стрельбы, сжимал рукоять сабли, гусары Михельсона приближались, а пушки молчали. Изюмские казаки в синих бешметах и чугуевские гусары в пернатых шлемах промчались сквозь умолкшие батареи и врубились в ряды бунтовщиков. Началась бойня. Мятежники не выдержали и побежали из-под вражеских сабель и пик. Андрей Овчинников, верный друг Емельяна, с горсткой казаков ринулся на конницу Михельсона и упал, убитый. В белёсых к осени ковылях у Солёниковой ватаги полегло семь тысяч мужиков. Обоз раскатился по степи, а шесть тысяч мятежников сдались в плен.
Вечером в мирный городишко Чёрный Яр, оторвавшись от погони, прискакала сотня уцелевших беглецов, в их числе – Пугачёв и яицкие казаки-изменники. Изменники хотели сдать властям Пугачёва, но пока ещё не могли вылучить момент и скрутить его: Емельян умел держать саблю – отмахался бы, да и рядом с ним всегда был твёрдый, как булат, Кинзя Арсланов. Поэтому заговорщики не проявили себя и выжидали.
Поле той битвы не отмечено ни курганом, ни обелиском. Нация одержала здесь победу или же, наоборот, потерпела поражение? Правы или не правы были победители? Даже Волга этого не знает. И пока нет ответа, поле будет пустым и безымянным
Город Чёрный Яр Пугачёву не был нужен, нужны были лодки. Лодки нашлись. Ночью мятежники переправилась на калмыцкий берег Волги. С Емельяном были жена Софья и сын Трофим, а дочки достались Михельсону вместе с обозом. Бунтовщики потеряли и казну, и артиллерию, и даже телеги с «царицками» – походный гарем. Весь день беглецы пробирались по камышам через бесчисленные тёплые ерики, потом переплыли Ахтубу – двойник Волги, – а потом через пески Шкили ускакали на восток.
Поле последнего сражения Пугачёва и Михельсона
1 сентября 1774 года в Царицын с войском вошёл генерал Суворов. Он опоздал к разгрому бунта – и слава богу. Суворов написал в донесении: «ежели все были как господин Михельсон, разнеслось бы давно всё, как метеор». Честь победить Пугачёва по праву принадлежала Михельсону. А честь непобедимого Суворова заключалась в том, чтобы уклониться от победы над Пугачёвым.
Осенью на Узене
Сотня беглецов затерялась среди пожелтевших степей за Ахтубой. В Заволжье мятежники находились уже в безопасности. Пушки отгремели, пули отсвистели, топот погони утих, и теперь только степные жаворонки заливались в пустом синем небе. Беглецы добрались до багровой горы Богдо, священной горы калмыков. На ветру гора пела и курлыкала свирелями бесчисленных пещер. Впереди лежали пустыни Рын-песков.
Пугачёв думал, куда ему теперь идти. Можно в Казахстан к Аблай-хану. Можно в Джунгарию к калмыкам князя Банбура. Можно вернуться к башкирским шиханам, как звал Кинзя Арсланов. Можно в Персию, в Крым, в Турцию. Можно в Запорожскую Сечь. Можно в Сибирь. Но всё равно речь шла уже о спасении, а не о продолжении бунта.
Он проиграл. Хотя вовсе не потому, что казачья держава – химера. Победить можно и с химерой, была бы сила. А сила порождается суммой разных сообществ России, разных миров. Были казачий, рабочий, крестьянский миры. Были миры инородцев – татар, башкир, черемисов, чувашей, эрзи, калмыков, «саксонов». Были миры маргиналов – раскольников, нагайбаков, кряшен. Чтобы обрести силу, необходимую для победы, надо объединить эти миры общей ценностью.
Пугачёв яростно искал общую ценность для разных идентичностей России. Он думал, что возможность жить по идентичности и есть эта общая ценность. Но идентичности только разъединяли. А объединяла, увы, только идея империи, которая вне любой идентичности.
Былые мятежники определились: они уходят на Яик. Пугачёв возвращал казаков туда, откуда взял. Только так он мог избежать предательства. О заговоре он догадался, когда в последнем бою промолчали его пушки.
Идти на Яик от Богдо через гибельные Рын-пески было немыслимо. Беглецы решили выйти на дорогу. Они вернулись к Волге и, скрываясь, по левому берегу поднялись вверх до станицы, стоящей напротив Камышина. Здесь они раздобыли провиант и телеги, потому что даже Софья Пугачёва ехала верхом. Дальше тракт уводил на восток к Яику вдоль северного края солёного озера Эльтон. Белые солевые поля побережья растаяли в мареве за правым плечом. Впереди лежали реки Узени – Малый и Большой. Круг бунта замыкался. Опять Узени, опять яицкие казаки, и опять Емельян в их власти…
Река Большой Узень в селе Александров-Гай
Отряд форсировал Малый Узень и остановился на берегу Большого Узеня. Разведчик перебрался на левую сторону реки и закричал, что видит скит с бахчой. Емельян решил тоже сплавать за арбузами. В охрану ему вызвались казаки из числа заговорщиков. Пугачёв их не заподозрил – иначе бы и не доверился. Основной отряд и надёжный Кинзя остались на правом берегу Большого Узеня. На этих берегах – на правом и на левом – сейчас стоит село Александров-Гай.
Пугачёв и заговорщики переплыли реку, держа коней в поводу, вылезли на отмель, залезли в сёдла… Тропка до бахчи была протоптана в камышах. Двигались без спешки. И вдруг казак Федульев завопил: «Хватай Емелю!». Казак Бурнов, ехавший рядом с Пугачёвым, прыгнул на Емельяна и выбил из седла. Емельян упал, выронив саблю. Несколько казаков рухнули на него сверху, но Пугачёв расшвырял их, вырвался, взлетел на коня и поскакал вглубь камышей, надеясь укрыться. Казаки помчались на перехват. Они догнали Пугачёва, опять вышибли из седла на землю и связали.
