Конечно, всегда есть запасной вариант, но использовать его ой как не хочется. Он и прибегал-то к нему всего два раза, но чувствовал себя потом абсолютным подонком, обещал себе остановиться и несколько месяцев даже верил в то, что так и поступит. Но время… Время если не бесследно стирало из памяти ощущение содеянного гадства, то существенно обеляло Константина в собственных глазах. Наглое вранье казалось всего лишь невинной шуткой, горячие обещания – страстным бредом, а влюбленные женщины – наивными дурами, виноватыми во всем целиком и полностью, потому что нельзя, просто противопоказано существовать в современном мире таким открытым, доверчивым особам. А он, Константин, – просто подарок судьбы, посланный им свыше для усвоения жизненных уроков. Если бы он знал, что одна такая «дура» после занятий с учителем два года пролежала в психушке, а вторая в сентябре поведет в первый класс его сына, он бы, возможно, пересмотрел свои взгляды. Но это Господь всеведущ, а посланцы его не так всемогущи.
Константин провел день в унылых, пустых раздумьях. К назначенному времени пазл картины предстоящего свидания так и не сложился в его голове окончательно, хотя тактика все же была избрана. В ход он решил пустить обычное оружие – демонстрацию своей исключительности, однако способ необходимо избрать иной. Барышню, позволяющую себе четвертую неделю прятаться в номере самого шикарного отеля, не поразишь ни водителем, ни дорогим рестораном, ни разговорами о мнимых контрактах. Она сомневается в его интеллекте. Что ж, она его получит. К 19.00 он мог бы провести экскурсию по Коктебелю с закрытыми глазами, рассказывая без запинки содержание двух путеводителей. Он отказался от пиджака и галстука, вместо дежурных роз приобрел у местных бабушек скромный «полевой» букетик, вызубрил несколько строк из Волошина и пару четверостиший Цветаевой и расположился в холле «Черномора», то и дело посматривая на лифт и повторяя, как аутотренинг:
– …Наступит свой черед, наступит свой черед. Траля-ля-ля. Как драгоценным винам…
Людмила разговаривала по телефону, когда подошла к его креслу, когда они вышли на улицу, пока ехали в такси мимо дюжины достопримечательностей, информацию о которых он готов был обрушить на женщину, усомнившуюся в его эрудиции. Отвернувшись и барабаня длинными ногтями по стеклу, она беспрестанно повторяла невидимому собеседнику одни и те же вопросы: «Да ну? А ты что? А он? Правда? А ты что? Да ну? А он?» В ресторане, прикрыв трубку ладошкой, скороговоркой пробормотала официанту заказ и продолжила «дакать» и «нукать» с таким видом, будто ничего важнее этого диалога в жизни не существовало.
Константин старался ничем не выдать своего бешенства. Миловидная женщина пригласила его танцевать, но он лишь вяло отмахнулся, даже не взглянув на нее и продолжая свербить глазами свою так неожиданно болтливую спутницу. Людмила закончила разговор, когда официант подносил им десерт.
– Валерий, – требовательно обратилась она к молодому человеку, всмотревшись в бейджик на белоснежной сорочке, – вы проводите вечер в ресторане, звучит приятная мелодия, дама ангажирует вас на танец. Что вы делаете?
– Танцую.
– Молодец! Душка! А вас что, не учили хорошим манерам? – повернулась она к Константину.
– А вас? – не выдержал он.
– Конечно, нет, – не думая и секунды. – В мои планы никогда не входило ухаживать за женщинами и проявлять свои лучшие качества.
– Значит, по-вашему, ухаживать за вами и при этом танцевать с другой – это проявление лучших качеств?
– А вы за мной ухаживаете?
– Пытаюсь, – буркнул Константин и, не утруждая себя в дальнейшей любезности, жестом попросил у официанта счет.
Всю дорогу до гостиницы он молчал, забыв о намерении развлекать Людмилу умными разговорами. Весь сегодняшний опыт доказывал, что пора прекратить попытки сблизиться с этой женщиной. Она ему не по зубам, и точка. Он ей не интересен. Как это не интересен? Почему не интересен? Всем, выходит, интересен, а ей нет? Ну уж дудки. Это мы еще посмотрим, краля московская, кто кого.
– Пойдешь со мной завтра на море? – чуть грубовато спросил он у дверей «Черномора», небрежно переходя на «ты» и не делая ни малейшей попытки проводить девушку до номера.
– С тобой хоть на край света, – неожиданно заявила она, отвернувшись, чтобы не выдать секундную растерянность.
Следующий день сложился гораздо удачнее и намного привычнее для Константина: пляж, солнце, разговоры на интересующие даму темы. Зря он волновался. Цитировать Волошина не пришлось. Легкость бытия не обошла стороной и эту претендующую на заумность блондинку: весна в Париже, модные нынче бикини и цены на газировку в баре гостиницы. Из всей этой невинной болтовни мужчина успел почерпнуть кое-какую полезную информацию: объект одинок, бездетен, любим и опекаем богатыми родителями.
После катания на банане, легкого обеденного салата и пятичасового мороженого Константин отправился в свой отель переодеваться к вечернему моциону в театр. Москвичи штурмуют шезлонги на первой линии моря, а население курортных городов – места в партере на гастролях столичных трупп. Константин приобрел с утра два билета и очень надеялся, что удовольствие, полученное Людмилой от просмотра какого-то нашумевшего в Москве спектакля, воздастся ему сполна. Он был почти счастлив, если бы не одно «но». За весь день девушка так и не задала ему ни одного личного вопроса. Либо она поразительно, невообразимо нелюбопытна для женщины, либо являет собой воплощение культуры, хотя вчерашний день полностью исключил это предположение, либо, что, к сожалению, очевиднее всего, его персона ее пока нимало не интересует. А время, время работало против него. Оставались жалкие четыре дня. Ладно, посмотрим, куда он продвинется сегодня. Она хотела пищи для ума? Что ж, пожалуйста: удачно получилось с билетами.
Лучше бы он их никогда не покупал! В гробу он видал всю эту сентиментальную интеллигенцию. Нет, он, конечно, привык, что женщины плачут по поводу и без. Причем поводом может послужить все, что угодно: от противного прыща на носу до смерти бабушки главного героя в индийском фильме. Но то, что девушка способна залиться слезами из-за того, что кто-то решил избавиться от гектара ненужной, очевидно отжившей свое растительности, – этого Константин представить не мог. «Берите! Классика. Чехов». Послал бы он сейчас куда подальше и кассиршу с ее Чеховым, и самого Чехова с его садом.
«Ах, как вы угадали? О, это мой любимый писатель! Его лучшая пьеса! Какая драма, какая проникновенная мысль, какая сила искусства. Эти приглушенные удары топора. Я всякий раз плачу». И она действительно плакала, не отказывая себе в удовольствии от души всхлипнуть и громогласно высморкаться так, что на них оборачивались и шикали со всех сторон. Людмила ничего вокруг не замечала, отрывая от сцены покрасневшие глаза лишь для того, чтобы размазать по щекам остатки туши. А Константин ежесекундно извинялся, ловя осуждающие взгляды. Ловил он их и на улице, и ему казалось, что каждый встречный ненавидит его за то, что он – мерзавец и негодяй – довел девушку до такого состояния. Хотя на самом деле довел он ее снова только до гостиницы и убрался восвояси, ни капли не сожалея, что его не пригласили и дальше выслушивать скорбные стенания о безвозвратно потерянном прошлом Раневской, которая к тому же оказалась тезкой его пассии, а это, по словам Людмилы, еще больше роднило ее с героиней и побуждало сочувствовать ей, несмотря на все очевидные недостатки «этой никчемной, в сущности, женщины».
