Увидев окровавленного «кавалера», Оксана бросилась было ему на помощь. Слава богу, матери хватило ума перехватить ее. Ничего, полдня порыдала, а потом согласилась на помолвку с однокурсником.
Посидели культурно. Супруга бывшая облачила Гену в костюм-тройку, галстук повязала, причесала и потом не могла налюбоваться им, жалела, что развелась. Но это умопомрачение ее быстро прошло, когда он заговорил. А разговаривал Гена с ней грубо, пренебрежительно, потому что не любил, да и без мозгов она была. Одни тряпки, да цацки, да бабки и гладиолусы в голове. Ни одной книжки не прочитала за все годы совместной жизни, в отличие от Гены, который любил читать и шагал в ногу с последними литературными новинками. Дочка в него пошла, ушлая до книг, но материны гены в житейских вопросах брали верх.
По большому счету, ужин прошел солидно, спокойно, степенно, поговорили нормально, составили устную смету по свадьбе, кто за что платит. Молодые все больше молчали, трогали друг друга за руки под столом, как дошколята…
«И тут урод этот заявился с огромным букетом красных роз (где взял только?) и бух перед Оксаной на колени. Прости, говорит, дурака, люблю тебя и точка. И на меня косится. Еле сдержался, чтобы не сломать ему челюсть. Жених с родителями застыли, как льдины в Антарктиде. Глазами лыпают и только».
Оксанина мать два бокала шампанского залпом в себя влила то ли от стыда, то ли от волнения. Дочка приняла цветы, улыбнулась возлюбленному. Тот встал с колен, протянул ей руку. Она вышла из-за стола, поцеловала Гену в затылок, «Прости, папа», – сказала и все. Взявши за руку Оксану, этот рыцарь доморощенный увел девочку.
Гена налил водки в бокал для шампанского до краев и с удовольствием выпил, потом еще один, и еще один…
Он замолчал, сплюнул под ноги и, затянувшись сигаретой, шумно выдохнул дым.
– А потом что? – нетерпеливо спросил Макс.
– Потом, – задумчиво произнес Гена, – суп с котом. Мы извинились и ушли. Несостоявшиеся родственники остались. А Оксана трубку не берет. Такие вот пироги с капустой.
– Да ладно тебе, все нормально будет, – сказал Мишаткин. – Сами разберутся, не маленькие.
– Да я не парюсь особо, – пожал плечами Гена. – Мать переживает. Накатить бы…
– В восемь утра? – строго глянул на него Серега.
Гена не успел ответить. К грузчикам вышел Заза с кипой заявок в руках, таких, однако, каких одно удовольствие собирать – ящиками.
Косте достались подарочные упаковки чая «Гринфилд» с кружками внутри. Получив задание, он направился на их поиски по складу, бросив на рохлю пустой поддон и толкая ее впереди себя. Коробки с чаем находились в конце склада по обе его стороны. Они стояли рядами, будто книжные стеллажи в библиотеках, от пола до потолка. Обнаружив искомое, Костя не спеша, но довольно быстро принялся нагружать поддон, вспоминая свои выходные.
В субботу, пока Саша отдыхала, он вместе с Пашкой вышел во двор погонять мяч. Погода стояла чуть ли не летняя. Солнце светило во всю силу своих легких, так что через полчаса Костя снял куртку, вспотев и от бега, и от тепла. Пашка тоже последовал его примеру, к тому же устал больше Кости. Это неудивительно, поскольку гулять на свежем воздухе не особо любил. Он был мальчиком замкнутым и предпочтение отдавал компьютерным играм. Ноутбук для него представлял средоточие и смысл жизни. К нему он и устремлялся, приходя из детского сада, говорил ему: «Привет, мой ноутбучек!», спрашивал, как у того дела, и делился с машиной тем, во что будет играть. Саша, конечно, ограничивала общение ребенка с компьютером, но когда разрешала, Пашка проводил все время с ним. Заставить выйти его на улицу удавалось редко, во всяком случае, раньше. Они же не виделись почти два месяца, возможно, многое изменилось. Иначе как объяснить тот факт, что Пашка тут же согласился на предложение Кости поиграть в футбол. Как-то они вместе пинали мяч в квартире и мальчику понравилось, что Костя комментировал каждый удар, свой и Пашкин, сравнивая себя и мальчишку с известными и великими футболистами мира. В субботу Пашка тоже попросил называть именами спортсменов друг друга. Заливался задорным радостным смехом, когда пробивал Костину защиту, и подпрыгивал на одной ноге от удовольствия. Однако и мухлевал. Если пропускал мяч, неоднократно заявлял, что этот удар не считается, потому что он отвлекся на пробегавшую мимо кошку, которую пожалел и отогнал подальше, чтобы в нее не попало, либо придумывал какую-нибудь другую невероятную причину, и приходилось соглашаться с ним. Если соскальзывала нога или бил по мячу недостаточно сильно, Пашка догонял мяч и с того же места, где догнал, продолжал игру, объясняя неудачную подачу маленькой неожиданной тренировкой. Проигрывать он не любил и сильно злился, когда это случалось, поэтому Костя, конечно же, поддавался ему. С компьютерными играми поначалу вообще случались слезные трагедии. Если у Пашки что-то не получалось, его персонаж погибал чуть ли не в начале игры, мальчик психовал, раздражался, закатывал истерики, пока по Костиному совету не стал смотреть прохождение игр в Интернете, прежде чем начать играть самому. Вроде сработало. Надо сказать, что детские игры Пашку не привлекали в принципе, он считал их глупыми и примитивными, предпочтение отдавая Бэтмену (собрал целую коллекцию), Росомахе, зомби-войнам, снайперским заданиям. Последним, пожалуй, Пашка увлекся сильнее всего и уничтожал фашистов без жалости и с огромным удовольствием, потрясая кулаками при каждом удачном выстреле.
О Тютрине Костя не думал, точнее, старался не думать, хотя, разумеется, само существование соперника, с которым Саша проводила время, пока его не было, не особо веселило. У нее возникла необходимостьть разобраться в себе, как она говорила, прося дать ей пару месяцев для размышлений, чтобы разочароваться, видимо, в одном и вернуться к прежнему. Его подташнивало, когда он представлял их вместе, глаза наливались кровью, и Костя готов был убить Тютрина в такие моменты. Но того никогда не оказывалось рядом, и Косте казалось, что Тютрин, скорее всего, мифическое существо, что Саша его выдумала специально. Зачем только? Однако Тютрин был и являлся угрозой, не понятно лишь на сколько серьезной. Саша говорила, что он сидел и часто угрожал непосредственно Косте, значит, встреча их неминуема. Вопрос: насколько они оба будут подготовлены к ней?… Нет, Костя не боялся. Не страх он испытывал, ненависть. Опасался самого себя, поскольку ненависть к кому-либо – очень сильная штука. Не исключено, что Тютрин испытывал по отношению к нему то же самое, даже наверняка. Тогда коса найдет на камень, не иначе.
Костя отогнал мысли о Тютрине (нашел, о ком думать), как собак, заметив, что в том ряду, откуда брал коробки с нужным ему чаем, больше нечего брать, а для необходимого количества по заявке не хватало еще шести коробок. Пришлось искать по другим рядам, даже перейти на противоположную сторону, где в дальнем углу одного из рядов запрятался-таки целый полет в пять ярусов подарочного «Гринфилда», покрытый целлофановой пленкой, девственно-нетронутой. Костя полоснул сверху вниз по углу пленки ножом, потянул ее на себя, но полностью снимать не стал. Отсчитал шесть коробок, вытащил их из полета и отнес на поддон.
