Зазвонил телефон.
Это Юлька спешила сообщить, что едет в поликлинику, отработав смену. На весь май ей выпало работать в ночную – ночь через двое суток. В субботу Костя с ней созванивался, когда Пашка приустал футболить мяч. Сестра сообщила, что с ней связалась терапевт по поводу флюрографии. Не так давно Юлька перенесла воспаление легких. Болезнь миновала, а результаты анализов, видимо, только пришли, что не удивительно. Относиться спустя рукава к своим профессиональным обязанностям становилось модной тенденцией во всех сферах обслуживания человеком человека. Костя посоветовал ей, в любом случае, не пренебрегать собственным здоровьем и обязательно сходить к терапевту, хоть она это прекрасно знала и без него. Решила, что займется здоровьем с понедельника, и поинтересовалась, как у брата дела. Он вкратце рассказал, что все хорошо. Юлька сделала вывод, что Костя останется у Саши на все выходные, и пожелала ему удачи. Костя попросил ее позвонить, когда она будет ехать в поликлинику, просто для того, чтобы он знал. К тому же приписана Юлька была к поликлинике в Серебрянке, а значит, они могли бы пересечься или Юлька могла бы зайти на склад после приема у врача рассказать, что да как. Если не получится, что ж, тогда увидятся дома. Он после работы планировал ехать в Малиновку.
Поговорив с сестрой, Костя отправился с собранной заявкой к Зазе, чтобы получить новую.
Ему нравилось работать на складе, что странно само по себе. Он никогда не думал, что окажется в грузчиках. Будучи студентом, не сомневался, что его ждет блестящее будущее, поскольку талантлив и амбициозен, вдобавок единственный такой на свете и равных ему нет. Не в этой стране, к сожалению. Состояться, конечно, можно было, но для этого возникала необходимость пресмыкательства, лизоблюдства, подхалимства, угодничанья, чего Костя не терпел и позволить себе не мог. К тому же тебя постоянно ограничивали тотальным контролем и указаниями, намекая не забывать свое место. А искусство нельзя заковать в кандалы, скрутить смирительной рубашкой и заставить существовать по приказу, по крайней мере, Костя так считал. Оказывается, можно. Можно все примитивное, пресное, бесцветное, дегенеративное паскудство выдавать за искусство на ура, называя подделку шедевром и наоборот. Оознав это, Костя ужаснулся: как могли люди быть такими слепыми?! Однако в слепоте, глухоте и пачкотне обвинили его, сочли профнепригодным, когда он открыто отказался делать то, что ему пытались навязать, и отказали в трудоустройстве в столице, отправив по распределению куда подальше. Костя утратил последние иллюзии, вследствие чего потерял и Сашу. Время, однако, вернуло ему ее.
Она по-прежнему спала, замотавшись в одеяло, лишь волосы торчали, когда Костя с Пашкой вернулись домой. Они не стали ее будить. Пашка прыгнул к ноутбуку, принеся его на кухню, чтобы быть рядом с Костей, который хозяйничал у плиты. Ребенка ж нужно было накормить. Он сварил макароны с яйцом, предварительно посоветовавшись с Пашкой, что тот будет на обед, заварил чай, потом починил на двери туалета замок, сломанный Тютриным. Пообедав, вышел на балкон покурить.
Саша набросилась на него разъяренной фурией, когда он, покурив, закрывал балкон. Всклокоченные волосы ее торчали во все стороны и на миг показались Косте шипящими змеями.
– Ты вообще охренел! – орала Саша. – Кто разрешал тебе здесь курить? Расположился как у себя дома! Запомни: ты не у себя! Ты у меня дома! И курят здесь, когда я этого захочу или разрешу!
Странно, но Костю не обидели выпады Саши против него. Он рассмеялся. Кутающаяся в одеяло, Саша выглядела так нелепо в гневе. Она тыкала в него пальцем одной руки, а второй пыталась удержать сползающее с плеч одеяло. Несмытая на ночь косметика, точно сажа, распозлась по лицу черными пятнами.
Пашка ворвался в комнату, чтобы защитить Костю от мамы, несправедливо обвинявшей того во всех грехах, но посмотрев на нее, рассмеялся тоже.
Саша остолбенела на мгновение, уставившись непонимающим взглядом на смеющихся.
– Хватит ржать! – рявкнула и метнулась к зеркалу в прихожей. Костя с Пашкой – следом за ней.
Саше пришлось невольно улыбнуться, увидев себя в отражении, потом засмеяться тихонько, потом громче и громче, чтобы после уткнуться лицом в грудь Кости и затрястись всем телом, перемежая смех со слезами, как сладкое с горьким.
– Прости! – зашептала она, поднимаясь на цыпочки, чтобы достать поцелуем Костиных губ. – Прости! Прости! Прости! Прости!.. – зачастила, будто в бреду, покрывая его лицо поцелуями.
– Не плачь, мама, – тормошнул ее Пашка, – Костя на тебя не обижается. Он же мужчина!
10
Саша не спала, когда Костя с Пашкой вернулись. Она спала до того, как позвонил Тютрин. Машинально потянулась за телефоном под подушкой, зевнув, приложила к уху.
– Привет, любимая! – вкрадчиво вполз в нее шепот Тютрина.
– Что тебе надо? – простонала Саша, пожалев, что ответила, но и не прекратила разговор. Сладкий шепот обволакивал ее невидимой дымкой.
– Прости меня, – каялся Тютрин. – Я знаю, что не идеален, накосячил, виноват. Готов искупить…
– Я на тебя не обижалась, Женя, – вспомнив Костины ласки, Саша боролась с собой, поскольку ласки Тютрина вспоминались тоже, они чередовались в голове молниеносными клипами. Она впивалась ногтями в одеяло, сжимая его в руке… но этот шепот, такой родной, такой устойчивый, сводил с ума. Ей хотелось, чтобы Женя не только шептал, но и ласкал ее тело прямо сейчас, такое истомившееся, такое податливое, такое тянувшееся к нему, как росток к свету, несмотря на неостывшее еще в постели присутствие Кости. «Я еще та сучка!» – мысленно поругала себя Саша, но не зло, а с какой-то даже нежностью к себе, нехотя сопротивляясь действительности.
– Так, может, я приеду? – оживился Тютрин, из шепота прыгнув в игривую интонацию голоса.
– Зачем? – Его вопрос словно отрезвил Сашин разум, опьяненный обманчивыми парами шепота. Однако она произнесла это слово спокойно, на выдохе, будто устав, а не выкрикнула и не упрекнула.
Повисла неловкая пауза. Видимо, Тютрин думал, что и как ответить, поскольку не ожидал услышать того, что услышал. Наконец выдал:
– К тебе… – и замолчал.
– Что ко мне? – так же устало спросила Саша. – Ты хоть помнишь, что вчера натворил? – напомнила непроизвольно. Обида просыпалась из груди и опускалась ниже. Саша больше не испытывала блаженной истомы, возникшей поначалу.
– А что? – получила в ответ.
– Что?! – Саша аж вскочила от подобной наглости. – Ты избил меня и забрал все деньги! – заорала в трубку. – Мои деньги, ублюдок!
– Да ладно, – послышался смешок Тютрина, – еще заработаешь. А на счет побоев… тебе ж нравится…
– Ты избил меня на глазах у моего ребенка!
– Правильно. Пускай знает, кто в доме главный.
– В каком доме, Женя? Что ты несешь?
– В нашем доме. В нашем.
– У нас нет никакого дома и никогда не будет!
