Он вышел из подъезда, закурил.
– М-да, – произнес. Поежившись, поднял воротник. – Холодновато, однако. – Зашагал в ночь.
ЭПИЗОД 23
Даша проснулась с улыбкой на лице, сладко потянулась. Ей приснился Николай Михайлович. И у них все было во сне. Даже просыпаться не хотелось. Если бы не прозвенел будильник, спала и спала, никуда не отпуская от себя Николая Михайловича. Даша открыла глаза, надеясь встретиться с его вдумчивым внимательным взглядом. Она же прекрасно помнила, что Николай Михайлович остался с ней, читал ей «Трех мушкетеров». Какое было бы чудесное утро с ним рядом. Но в комнате его не было. Даша позвала его по имени. Может быть, Николай Михайлович сидел на кухне или в туалете. Кухня! Черт, посуда, бутылка из-под водки… Если папа увидит… Даша выскочила из постели и поспешила на кухню, не одетая. Преступных следов присутствия Николая Михайловича не наблюдалось. Посуда была вымыта и расставлена по местам, пустой бутылки из-под водки Даша не нашла. Николай Михайлович, вероятно, забрал ее с собой и выбросил по дороге. Какой все-таки молодец, перед тем, как свалить, навел чистоту, позаботился о моральном облике несовершеннолетней. Да папа и не заметил бы ничего. Не успел прийти, наверно, часа полтора назад, как завалился на боковую. Храп на всю квартиру. Стоило себя утруждать мытьем посуды в чужом доме? Даша и сама помыла бы утром. Блин, такое утро испортил Николай Михайлович своим трусливым бегством. Не попрощался, тайком, улучив момент, когда Даша заснет, стартанул восвояси. Капец, блин! Нафига тогда вообще приперся спасать ее? Кто его звал вообще? Появился весь такой благородный, правильный, с этим своим прищуром, Бэтмен, блин! А может Даша хотела, чтобы ее изнасиловали! Может, этот Лемеш ее судьба, от которой спасать совершенно необязательно. Он ее вообще спрашивал, нужно ее спасать или нет? Да что он возмнил о себе вообще?! Пригласила в дом как человека, попросила остаться, чтобы не страшно было одной, а он взял и улетучился, «летучий голландец», блин. Да пофиг. Забей. Все мужики козлы. Доверяешь им себя, как самое ценное сокровище, сдаешься со всеми потрохами, как в банк, а они оставляют тебя одну среди ночи. Кукуй сама, а им домой надо. Кто его ждет в этом доме? И дом-то не его: квартира съемная. Чё хорошего в ней? Одинокое неуютное помещение, холодное и пустое. А у Даши тепло, красиво. Чё ему не нравится? Он же старый уже, кто на него западет-то? Разве что тетки. И целоваться не захотел. Может, он думает, что Даша целоваться не умеет? Умеет, еще и как! Верка научила, в засос и с языком. Еще пожалеет Николай Михайлович, что побрезговал Дашиными губками… Хотя, с другой стороны, он такой хороший, добрый, заботливый, вежливый… Как на такого обижаться? Он просто еще не в теме, что у Даши на него виды.
Блин, запарилась с этим Николаем Михайловичем так, что в школу можно опоздать. Хотя школе до сиреневой звезды, придет Даша на уроки или нет. Блин, капец, косметику на ночь не смыла! Еще один гемор на попу!.. Во всем Николай Михайлович виноват! Уложил спать, даже не вспомнив, что перед сном нужно лицо вымыть девушке и зубы почистить, во всяком случае, желательно. Еще этих «Трех мушкетеров» врубил, как по радио, которых Даша терпеть не может. И постираться надо было. Пачка-то одна, а вымазана. Придется белую блузку с галстуком одевать и шотландку. После школы постирается.
Даща привела лицо в относительный порядок, нанесла грим-тушь на глаза, но не так сильно как раньше, расчесалась, оделась, подкрепилась бутербродами с чаем, перекинула сумку через плечо, вышла из квартиры. По дороге закурила. Чего стесняться или кого? Шила в мешке не утаишь. Да и не хотела Даша скрывать ни от кого, что курит. А что глазеют прохожие – так пускай глазеют. Им же не запретишь не смотреть.
Хвалей и Пиноккио отсутствовали. Но мало кто знал по какой причине.
Костальцев пошутил, что они поубивали друг друга, не подозревая, что очень близок к истине.
Не было в школе и Касыма. Инна Гурло ходила с таким лицом, словно в воду опущенная. Значит, и Касыма и Хвалея арестовали. Интересно, Лемеша нашли ли? Николай Михайлович, Даша не помнила точно, сообщал ментам о нем или нет?
Павловская как-то странно вела себя. Настороженно, что ли. Сухо поздоровалась. Но не пересела на свою первую парту, села с Дашей. Парта, за которой дожен был сидеть Пиноккио, пустовала. Географичка попросила девочек пересесть на его место.
– Он же не умер, – сказала на это Даша.
– Не поняла, – уставилась на Дашу Наталья Франсовна.
– Здесь Кот сидит, – произнесла Даша. – Чё мы будем на его голове сидеть?
– Кот сегодня отсутствует.
– А он духовно с нами, – не желая того, поддержал Костальцев девчонок.
– Не ерничай, Костальцев, – одернула его Наталья Франсовна. – Ладно, – решила на счет девочек, – не хотите, не пересаживайтесь. Не будем раздувать из ничего конфликт.
Инцидент исчерпан, как говорится.
На большой перемене, в столовой, Павловская спросила Дашу, что с ней случилось на летней сцене.
– А что, что-то должно было случиться? – переспросила Даша.
– Нет, но… – замялась Таня. – Хвалея нет, Касыма тоже.
– Их менты загребли.
– А Николай Михайлович?
– А что Николай Михайлович?
– Ну, он же за тобой пошел. Нашел тебя?
– Нашел.
– Ну, и?…
– Чё, ну и? Загадками не говори.
– Он же, как ужаленный, сорвался, когда узнал, куда ты подалась, – пространно объяснила Павловская.
– Беспокоился наверно. Я же еще ребенок.
– Что-то ты не договариваешь…
– Слушай, Павловская, чё тебе надо? – взорвалась Даша ни с того, ни с сего.
– Да ничего мне не надо. Мы же подруги. Хотела знать, все ли у тебя в порядке.
– Все у меня в порядке. Довольна?
– Ну, довольна.
– Ну, и все. На репетиции встретимся, – Даша взяла поднос со стола с недоеденным обедом, убрала за собой.
ЭПИЗОД 24
Страшно терять близких. Даже представить жутко, что того, кого ты знал, с кем еще вчера шутил, договаривался на послезавтра встретиться, того, кто был тебе дорог, сегодня уже нет. И изменить ничего нельзя. То, что было не сказано, не скажется никогда, потому что некому говорить те слова, которые смог бы понять, услышав их от тебя, только он. Безнадега полная. Ты мечешься в собственном теле, как в клетке, не зная, что делать. Руки и ноги только мешают, они раздражают своей ненужностью, поскольку им больше некого обнимать. Ты не хочешь верить в непоправимое, закрываешь глаза, чтобы увидеть его живым и здоровым, улыбаешься ему, тянешься к нему, точно травинка к свету. Но его все равно нет. Из реальности не убежать, а в воспоминаниях жизни не бывает, так же, как и в мечтаниях. Ненастоящая эта жизнь. И не выход из положения – замыкаться в себе, оставляя его там, внутри, такого, каким он и не был-то никогда, но тебе его хочется запомнить именно таким, никем незаменимым и самым дорогим, потому что его больше нет. Есть вещи его, запах его еще не совсем выветрился, однако и он исчезнет, растворится в пыли, а вещи выбросятся, как ненужные больше, если не представляют какой-либо ценности. Останутся фотографии и больше ничего. Память со временем сотрет его портрет в твоей голове. Это неизбежно, потому что такова жизнь. Она хуже смерти. У смерти все понятно. Смерть всегда предсказуема, лишь неизвестен ее приход. Жизнь же, словно война, наносит такие удары, что после каждого барахтаешься, как в воронке, пытаясь выбраться, а выкарабкиваешься, она снова бомбит тебя, не давая возможности очухаться.
