На вчерашней репетиции Николай Михайлович очень сильно наорал на Дашу. Репетировали важный серьезный монолог. Николай Михайлович показывал, с какой интонацией, с какими глазами его надо произносить, а Даше было смешно смотреть на то, как Николай Михайлович изображает Машу. Действительно смешно. Вот и получила. Конечно, заслуженно. Но это она сегодня понимает. А вчера что-то на нее нашло, она нагрубила и вообще ушла. И это что-то, вернее, кто-то – тетя Алена. Даша заметила, как Николай Михайлович и тетя Алена вместе выходили из-за кулис, когда Даша вошла в зрительный зал. Что они там делали вдвоем, а?
И Пиноккио нагрубила из-за этого. Ведь не хотела же! Он-то в чем виноват? Наоборот, только пострадал из-за нее. А она отблагодарила, называется. Надо будет извиниться. И перед Николаем Михайловичем повиниться, хотя выяснить все-таки не мешает, чем он там занимался с тетей Аленой. Ну, если и ее тискал!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЭПИЗОД 36
Павловская смс-кой сообщила Юле Пересильд о драке, произошедшей между Пиноккио и Касымом. Получив сообщение, Юля ни секунды не раздумывала. Собрала вещи и посреди урока выбежала из класса, забежала в раздевалку за кожаным пальто и выскочила на улицу. Она бежала к нему, не соображая, что делает. Одно знала точно: должна быть рядом, удостовериться, что с ним все в порядке. Только тогда сердце успокоится. За себя не переживала, что, возможно, возникнут проблемы. Урок был последний, к тому же подходил к концу.
Юля оказалась перед Третьей школой, в которой учился Пиноккио, в тот момент, когда прозвучал звонок с урока. Она остановилась отдышаться на расчерченных мелом квадратах для игры в «классики». Вспомнив детство, несколько раз пропрыгала туда-сюда. В школу не вошла. Незачем. Шестой урок закончился. Все должны вот-вот выйти и разойтись по домам.
Пиноккио появился на крыльце в сопровождении Павловской и Даши. Ну еще бы, как же без этой?… Ревности к Даше Юля не испытывала, но видеть ее не доставляло особой радости. Ведь из-за нее Коля пострадал и тогда, когда чуть не умер, и сегодня.
Юля подбежала к Пиноккио, обняла, поцеловала у всех на виду, напоказ, будто ставила жирную точку, подтверждая слухи о ней и Коле, в том смысле, что Пиноккио занят и надолго, так что нечего зариться на чужое.
– С тобой все в порядке? – спросила Колю потом, на Павловскую и Дашу не обращая внимания, словно они невидимые, ощупывая Пиноккио.
– Здороваться в лицеях не учат? – сочла необходимым заметить Да. Ей, в принципе, было глубоко фиолетово, поздоровается с ней Юля или нет, но невежливость демонстративная раздражала.
– Ой, привет, Белая, Тань! – повернувшись к ним, вынужденно улыбнулась, но никуда не отпускала Колю от себя. – Простите, не заметила.
– Мы совсем незаметные, – произнесла Даша, но не обиделась. Себе дороже. Да и на кого обижаться? Она только рада, что у Пиноккио с Юлькой все серьезно. Хотя кошки царапали душу. Все-таки Пиноккио не так давно клялся, что ее любит. Ну, да ладно. У Даши Николай Михайлович есть. Чё прибедняться-то?
Юля больше ничего не сказала. В обнимку с Колей поспешила ретироваться. Коля помахал девчонкам на прощание рукой. Он был счастлив, что Юля пришла встретить его. Из больницы она не вылезала, пока он не поправился. И мама Колина похвалила сына за выбор. Юля очень ей понравилась. Хотя выбирала-то Юля, если честно. Она предложила пойти к нему домой. У нее-то Пиноккио частый гость и к нему уже все ее родные привыкли, относились как к своему. А дома у Коли Юля еще не была ни разу. Так и не видала еще большой широкой кровати, на которой разморило Павловскую с Белой однажды. Пиноккио не возражал. Да и идти гораздо ближе к нему домой, чем тащиться в конец города. Родители на работе к тому же. Никто не помешает, если что.
Входить в квартиру Котов Юля медлила. Она задержалась на пороге, словно раздумывала, нужно ли ей это. С Пиноккио все хорошо. Следов после драки незаметно. Может, и драки-то не было, а Танька все выдумала. Хотя, если подумать, зачем ей это надо? Она же не Белая. Вот Белая могла бы пакость какую-нибудь сделать, чтобы отомстить.
– Ты с Касымом дрался сегодня? – решила все-таки проверить. Странно, почему раньше, по дороге, не поинтересовалась. Так занята была объятиями?…
– Типа того, – пожал плечами Пиноккио. – А почему ты спрашиваешь? Я думал, ты знаешь, поэтому и пришла меня встречать, убедиться, что со мной ничего не случилось.
– Да, поэтому, – отлегло от сердца. – Ну, – переступила Юля порог, – показывай свою знаменитую кровать…
– Почему знаменитую? – растерялся Пиноккио.
– Да мне о ней все уши прожужжали Павловская с Белой еще до нашего с тобой знакомства.
– А! Это случайно вышло. Они здесь заснули, – проводил гостью Пиноккио в свою комнату.
– Вау! – удивленно воскликнула Юля, уставившись на действительно огромную кровать, занимавшую чуть ли не всю комнату. – Тебе не одиноко здесь одному? – спросила, плюхнувшись на нее.
– Иногда, – признался Пиноккио.
– Что, иногда?
– Иногда одиноко. Когда представляю тебя рядом. Ищу рукой, а тебя нет.
– Иди ко мне, – протянула Юля руки Пиноккио.
Тот прилег. На расстоянии вытянутой руки. Провел пальцами по ее волосам.
– Я уже их отращиваю, – сказала Юля. – Специально для тебя.
Она придвинулась к Пиноккио, обняла, потянулась губами к его губам, сняла очки с его носа.
Жадно дыша, жадно впиваясь в губы губами, задыхаясь от длительных поцелуев, ползая руками друг по другу, вжимаясь друг в друга, словно борясь, кто кого осилит, они забыли о времени и о себе. Ничего вокруг не существовало и не могло, кроме страсти, охватившей их, превратившей в единый ком, точно в работах Пикассо. А потом вдруг квартирную тишину пронзил, словно дуэлянт противника шпагой, неудержимый крик сладостного удовлетворения. Одеяло было отброшено. В бесстыдной и в то же время прекрасной наготе два юных тела застыли в изнеможении. Над верхней Юлиной губкой собрались капельки пота. Грудь ее ходила ходуном, но с каждой секундой сбавляла темп, успокаиваясь, приводя работу сердца в привычный режим. Она повернулась к Пиноккио, который лежал на боку лицом к ней, словно спрашивая, что теперь?…
– Оставайся, – прошептали его губы.
Юля мило улыбнулась, спросила, как его рана, не беспокоит ли, заметив красное расплывчатое пятно на медицинской салфетке, прихваченной лейкопластырем к телу.
– Да все нормально, – отозвался Пиноккио. – Ты есть будешь? – спросил.
– Нет, – отказалась Юля. – А вот пить очень хочется.
– Я сейчас, – сказал Коля, встал с постели и пошлепал босыми ногами из комнаты в кухню.
Набрав холодной воды из-под крана в литровую кружку, он вернулся, протянул кружку Юле. Та припала губами к холодным железным стенкам сосуда, поглощая маленькими глотками живительную влагу. Утолив жажду, кружку вернула. Пиноккио тоже немного попил воды и опять лег, стал гладить Юлин живот, грудь, ноги. Юля тяжело задышала, с придыханием, закрыв глаза, полностью отдавшись возникающему, поднимавшемуся изнутри зову своего тела, которое в определенный момент извернулось и оказалось сверху, прижимаясь к телу Пиноккио. В порыве страсти, и без того гибкая, Юля выгибалась в такие причудливые фигуры, словно у нее костей не было.
