– Простите, вы что-то сказали? – обернулся Николай Михайлович – высокий, широкоплечий, крепко сбитый, коротко стриженый, по-военному, молодой человек лет двадцати пяти-тридцати, – вежливо улыбаясь. Лишь правый глаз его нервно дергался, да небольшой шрам под ним в виде галочки, вероятнее всего, от ножа, вздулся.
– Ничё, – буркнул Хвалей, продолжая вытирать штаны.
Николай Михайлович, бережно удерживая в руках Дашу, обмякшую ему на плечо, сочащуюся слюной и все еще вздрагивающую в рвотных позывах, быстро понес ее в туалет, Павловская засеменила следом.
– Николай Михайлович, – говорила она по дороге, оправдываясь, – это я виновата во всем. Но кто ж знал, что так выйдет? Мы не думали, что на нее так подействует…
– Индюк тоже думал, – отозвался Николай Михайлович. – Чтобы я еще раз связался с вами…
– Больше такого не повториться, – обещала Павловская.
– Что, больше ей наливать не будете? – съязвил Николай Михайлович. – Или в дружбе откажете, как не прошедшей кастинг?
– Николай Михайлович, что вы такое говорите? – не поняла Павловская.
– Слушай меня сюда, – резко остановился Николай Михайлович, обернувшись к девочке, – если хоть одна душа узнает о сегодняшнем инциденте, здесь или в школе, на меня больше можете не расчитывать. Прикрывать вас я не стану, можешь не сомневаться…
– Да никто не узнает! – возмущенно воскликнула Павловская. – Хвалей заткнется и затаится до срока, вынашивая план мести. Не в его интересах раздувать из мухи слона. Все наши будут молчать, да и стукачеством наша школа никогда не славилась. А в методическом мы все уберем, не волнуйтесь.
– Смотри мне, – опять зашагал Николай Михайлович. Павловская едва поспевала за ним.
Распахнув дверь в женский туалет, Николай Михайлович сразу же прогнал цедящих пиво нескольких девчонок из района, пристроившихся на широком подоконнике обсуждать какого-то крутого чела, разобравшегося на прошлых выходных в данс-клубе «Потейки» с десятком отмороженных местных крутавелков. Нехотя они уступили туалет в полное владение Николая Михайловича, недвусмысленно подмигнув удаляясь.
Николай Михайлович включил холодную воду в кране, поставил Дашу на ноги, наклонив ее к раковине.
– Давай помогай подруге! – приказал Павловской умыть лицо девочке, сам удерживал ее равновесие.
Даша что-то промычала нечленораздельное, когда холодная вода коснулась ее губ и щек живительной влагой, попыталась сопротивляться.
– Даша, успокойся, – ласково прошептала Павловская, – все хорошо.
Девочку снова скрутило, она начала задыхаться, издавая громкие рвотные звуки, но блевать больше было нечем. Она выплевывала желудочный сок.
– Дай ей воды! – приказал Николай Михайлович Павловской.
Та послушно набрала воды в стакан. Николай Михайлович взял стакан, поднес к Дашиным губам.
– Пей! – строго произнес.
Даша замахала руками, затопала ножками.
– Не хочу! – прорвались слова наружу, как новорожденные. – Очень плохо, – перешла на полушепот и обмякла, ноги подкосились.
– Она чё, того? – испугалась Павловская.
– Нет, отрубилась, – ответил Николай Михайлович. – Теперь спать будет. Кризис миновал.
– А чё с ней было-то?
– Не пила она, видимо, никогда. А вы ее, судя по всему, не стесняясь, спонсировали. Отравление у нее алкогольное или аллергия на спиртное.
– И чё теперь?
– Чё-чё? – передразнил Павловскую Николай Михайлович. – Когда говорить научитесь? Спать будет. Только ее домой надо как-то доставить.
– Я щас позвоню, – достала мобильный Павловская, набрала номер Дашиной сестры. Длинные гудки. Еще раз набрала. То же самое. Третий раз набрала. Не отвечает.
– Ладно, показывай дорогу, – взял Дашу на руки Николай Михайлович, направился вон из туалета.
Сторожу он сказал, что скоро вернется, да и недалеко было идти. Каких-то полторы сотни метров.
Николай Михайлович укрыл Дашу своей курткой от дождя, который, хоть и притих, но не прекратился, на голову себе натянул бейсболку. Павловская шла рядом под зонтиком.
Дверь квартиры открыл Дашин папа. Мама уехала накануне с подругами и знакомыми, всего около десяти человек, на минибусе в Украину за шмотками, там дешевле, чем у нас.
– Здравствуйте, Сергей Николаевич, – поздоровалась Павловская.
– Привет, – недоумевающе уставился на нежданных гостей средних лет высокий мужик в белой майке и в спортивных штанах с лампасами.
– Позволите? – вежливо попросил Николай Михайлович пропустить его в квартиру. Дашин папа посторонился.
– Налево сразу, – указала путь Николаю Михайловичу Павловская.
Они вместе вошли в комнату. Таня расстелила постель, Николай Михайлович положил Дашу, разул ее и стянул с нее «пачку». Потом укрыл одеялом.
– Вроде все, – сам себе сказал.
– Что, собственно… – плохо соображал Дашин папа.
– Все в порядке, – улыбнулся ему Николай Михайлович. – Просто заснула ваша дочка. Будить было неудобно. Так что и вы не беспокойте ее, пожалуйста. Ну, всего доброго!
– До свидания, Сергей Николаевич, – попрощалась и Павловская, поспешая за Николаем Михайловичем.
– До свидания, – произнес вслед Дашин папа, пожимая плечами.
Выйдя из подъезда, Николай Михайлович остановился, пошарил по карманам, достал сигарету, закурил.
– Далеко не прячьте! – смелой походкой продефелировал Хвалей, подойдя близко к Николаю Михайловичу и Павловской. А неподалеку полукругом выстроились семеро ребят, гораздо старше Хвалея, с его двора.
– Курить вредно, – заметил Николай Михайлович.
– Вредно не курить, – парировал Хвалей.
– Оно и видно, – усмехнулся Николай Михайлович.
– Хвалей, ты чё? Обалдел? – это Павловская.
– Закройся, овца! – произнес Хвалей.
– Урод! – выдала Павловская, предусмотрительно спрятавшись за спину Николая Михайловича.
– Извинись! – вежливо попросил Николай Михайлович Хвалея.
– Слышь, дядя, – подошли остальные, но говорил один. В свете уличного фонаря Николай Михайлович хорошо разглядел физиономию урки, явно недавно освободившегося. – Не тебе учить манерам наших мальцов.
– Тебе что ли? – усмехался Николай Михайлович.
– А чё, я за учителя не сойду? – заржал урка, и все заржали.
Николай Михайлович не стал ждать, пока на него нападут. Он ударил первым. Закон неожиданности всегда срабатывает. Хвалей получил не больно, но неприятно. Остальные разлетались от бешеных, быстрых и точных кулаков Николая Михайловича, как кегли. Один урка увернулся, ушлый. Ножиком стал пугать.
