– Шпионишь, вынюхиваешь? – выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, уставилась Ирина Викторовна на поверженного врага в лице Хвалея.
– Да это случайно, – оправдывался тот. – Но какой у вас голосище!.. – восхищенно протянул.
– Что ты тут делал? – допытывалась Ирина Викторовна.
– Да ничего такого, – пытался незаметно спрятать телефон Хвалей. – Я хотел вас пригласить куда-нибудь, но вы так торопились, что прошли мимо. Ну а я не удержался и пошел за вами. Чё тут криминального-то? Это же не секретное революционное заседание, я надеюсь…
– Музыка понравилась? – смягчалась Ирина Викторовна.
– Честно, я не фанат рока, – ответил Хвалей. – Но вы, Ирина Викторовна, мой кумир! – заявил.
– Клоун! – вырвалось у нее с очень теплой улыбкой на лице.
Дальнейших подробностей Хвалей рассказывать Костальцеву не стал. Кто занет, может, дальше ничего и не последовало. Ирина Викторовна отправилась репетировать, а Хвалей отправился домой. Однако очень может быть, что Хвалей остался ожидать окончания репетиции, чтобы проводить Ирину Викторовну.
Одно Костальцеву было непонятно. Когда Ирина Викторовна успела склепать герлбанд? Откуда группа вообще появилась? Но песни и исполнение, хоть и в убогом качестве, ему понравились.
– Тебе не все равно, как нарисовалась группа? – переспросил Хвалей Костальцева.
– Просто непонятно, – пожал плечами Костальцев, возвращая Хвалею телефон. – А я очень не люблю непонятное.
– Но Ирина Викторовна – бомба, факт, а?
– Ты чё, запал на нее? – догадался Костальцев.
– А чё такого-то?
– Ты на себя посмотри и на нее, – сказал Костальцев. – Ничё тебе с ней не обломится.
– Это почему?
– Салага ты для нее, это во-первых, – ответил Костальцев. – А во-вторых, баран.
– Сам ты баран! – усмехнулся Хвалей, нисколько не обидевшись. Они с Костальцевым друзья с детского сада, а на друзей не обижаются. – Еще тупее, чем я! – произнес. – Тупой и еще тупее тупого! – добавил.
– Ты это о чем? – не понял Костальцев.
– О ком! – поправил его Хвалей.
– Вообще страх потерял? Намеки он мне тут намекает! – выдохнул дым, глубоко затянувшись сигаретой, прямо в лицо Хвалею. – Пиноккио натравлю щас…
– Думаешь, я не знаю, как ты по Павловской вздыхаешь? – дымом на дым ответил Хвалей. – Ты б еще в Белую влюбился до кучи!
– Я вздыхаю? – ткнул в себя пальцем Костальцев.
– Ну не я же, – развел руками Хвалей.
– Ну, вздыхаю, – неожиданно согласился Костальцев. – И чё?
– Да ничё, – растерялся Хвалей. Он не ожидал, что Костальцев так легко сдастся.
– Нельзя? – спросил Костальцев.
– Можно, – произнес Хвалей.
– Благодарю, что разрешил, – произвел Костальцев короткий кивок головы. – Ты тоже повздыхай, полезно иногда, по Ирине Викторовне. Может, и услышит.
– Я и без вздохов…
Прозвенел звонок на урок.
ЭПИЗОД 48
Репетиции спектакля проходили своим чередом. В этот понедельник закрепили выученные сцены, по мнению Николая Михайловича, несущие, и приступили к не менее несущей, финальной: когда героиня Павловской Шурка застает своего парня с Машей на коленях, которая обнимает его и целует.
Поскольку на роль Никиты не нашлось пока смельчака, Николай Михайлович сам решил сыграть Никиту. Ему важна была их реакция, их внутренние переживания в данной сцене, наверное, больше, чем самим девчонкам. Это же был финал, который своей значимостью и психологическим наполнением, по замыслу Николая Михайловича, перевесил бы весь спектакль, как сногсшибательный удар, поражающий любое мировоззрение, какое бы оно ни было, каждого зрителя, находящегося в зале. Требования Николай Михайлович выставил жесткие. Ну так и имел полное право. Таня с Дашей абсолютно с ним были согласны.
Они повторяли с начала раз за разом, пока Николай Михайлович не добился желаемого результата, пока Павловская реально не заскрежетала зубами, едва сдерживая слезы, чтобы не разреветься от обиды на Никиту, предавшего ее. Она вышла на авансцену, на секунду задержавшись у скамейки, на которой Даша, изображавшая Машу, усевшись Николаю Михайловичу на колени, целовала его, не стесняясь, не отпуская от себя, хотя по сценарию Никита пытался освободиться из Машиных объятий, естественно, безуспешно. Видимо, ему понравились ее поцелуи, видимо, они оказались слаще Шуркиных.
– Убью сучку! – вырвалось у Павловской, чего Шурка не произносила в пьесе. А по щеке покатилась слеза. – А я пришла, – взяла себя в руки Таня, – а там девочка на дереве (героиня Павловской Шурка поспешила на помощь одной девочке, забравшейся на дерево и боявшейся самостоятельно спуститься, попросив Машу, когда придет Никита, чтобы та попросила парня подождать ее). Я ее сняла, – продолжала Таня, – такую маленькую, такую доверчивую… Синие глаза… мокрые ресницы… вздрагивающие плечи. Хотя, – обернулась к Никите с Машей, – я, наверно, мешаю вам? Говорю глупости? – В этот момент Никита все-таки вырывается из Машиных рук и оказывается лицом к лицу с Шуркой. Ее лицо перекошено от нестерпимой обиды и от удивления поступком любимого человека. В красных от слез глазах – ни грамма фальши, а килограммы боли. – Как это, – выдавливает она из себя, – не верь в любовь и тебе не будет больно? А смешно! – резко разворачивается и убегает. Никита должен бежать за ней, а Маша, оставшись одна на сцене, – завладеть публикой финальным монологом, произнося слова, как в последний раз. Но Николай Михайлович сказал «стоп!». Он был доволен. Последним монологом Маши он займется с Дашей отдельно. Игра Павловской его потрясла. Сама Таня с трудом возвращалась к реальности, расставаясь с Шуркой. Алена Мороз, сидевшая в зале, поделилась, что от Таниной игры у нее мурашки по спине пробегали и не однажды, к тому же она чуть не расплакалась. Павловская засмущалась, как красна девица, пожурила, что захвалят.
– Не захвалим! – возразил Николай Михайлович. – Это еще далеко не предел твоих возможностей! Вот только Никиту бы нам найти… Я же не могу играть вашего ровесника.
– Найдем, – пообещала Таня.
Когда она вышла из Дома культуры на улицу, нос к носу столкнулась с Костальцевым.
– Ты что тут делаешь? – смутилась Павловская.
– Тебя жду, – ответил Костальцев.
– Зачем?
– Странный вопрос, – растерялся вдруг Костальцев.
– Короче, – взяла его за руку Таня, потянула за собой, – давай быстро за мной, не маячь тут!
Они забежали за угол. Павловская не хотела светиться и засвечивать раньше времени Костальцева.
– Чего хотел? – достала она сигареты. Костальцев поднес огонек с помощью зажигалки, но сам курить не стал.
– Увидеть тебя, – промолвил.
– Увидел?
