Гелиоцентрическая теория оказалась приемлема, танец сохранял связность. Репетто заново проиграл ту же сцену с «переводом» в меньшем окне, показывающим, какие положения планет демонстрируются в данный момент. Мария так и не смогла уловить связь; во всяком случае, ламбертиане точно не летали кругами, воспроизводя орбиты планет, но синхронные ритмы движения планет и насекомых-астрономов, казалось, сливаются где-то в зрительной коре головного мозга, задействуя там некий механизм выявления структур, который толком не знал, что делать с таким необычным резонансом.
– Выходит, – заметила Мария, – Птолемей был попросту малограмотен и нёс явные глупости. Патентованную ерунду. И они пришли к системе Коперника всего через несколько лет? Это впечатляет. Сколько же им понадобится, чтобы добраться до Кеплера… или Ньютона?
Земански тотчас откликнулась:
– Это и был Ньютон. Теория тяготения и законы движения масс были частью модели, которую они танцевали; ламбертиане просто не смогли бы выразить форму орбит, не объяснив её причину.
Мария почувствовала, как волоски на затылке становятся дыбом.
– Если это Ньютон… что было прежде?
– Ничего. Это первая успешная астрономическая модель, кульминация примерно десяти лет проб и ошибок разных групп по всей планете.
– Но ведь что-то должно было быть. Первобытные мифы. Блин на черепахе. Бог солнца в колеснице.
Земански рассмеялась.
– Конечно, ни блинов, ни колесниц у них нет, примитивные космологии тоже не существовали. Их язык зародился из вещей, которые они легко могли наблюдать и моделировать, – экологических связей, популяционной динамики. Пока космология оставалась им недоступна, они даже не пытались к ней подступиться, она просто не была темой для обсуждения.
– Никаких мифов о сотворении?
– Нет. Для ламбертиан вера в какой-то «миф» – в любое туманное, не поддающееся проверке псевдообъяснение, была бы сродни… галлюцинациям, миражам, голосам ниоткуда. Это полностью лишило бы их способности функционировать.
Мария прочистила горло.
– Хотела бы я тогда знать, как они отреагируют на нас.
– Прямо сейчас творцы мира – необсуждаемая тема, – пояснил Дарэм. – Ламбертиане не испытывают необходимости в подобной гипотезе. Они понимают, что такое эволюция: изменчивость, естественный отбор; даже постулировали существование неких макромолекулярных генов. Но происхождение жизни остаётся открытым вопросом, слишком трудным, чтобы с ним справиться, и, вероятно, пройдёт не один век, прежде чем они поймут, что их изначальный предок был посеян «вручную». Если вообще найдутся свидетельства, позволяющие это показать, – логические причины, по которым A. hydrophila не могла бы возникнуть в некой воображаемой добиологической предыстории.
Впрочем, до этого не дойдёт: полагаю, побившись несколько десятков лет головой о проблему первичного облака, они догадаются, что происходит. Любая идея, для которой пришло время, распространяется по планете за считаные месяцы, какой бы экзотичной она ни была: эти создания не традиционалисты. А когда теория, что их мир был создан, возникнет в надлежащем научном контексте, она уже не сведёт их с ума. Алиса лишь имела в виду, что примитивные предрассудки, в которые веровали первые люди, для ламбертиан с самого начала были бы бессмысленны.
– Так, значит… – Мария задумалась, – мы подождём, пока «создатели мира» перестанут быть необсуждаемой темой, а потом заявимся и объявим, что это мы и есть?
– Абсолютно верно, – подтвердил Дарэм. – У нас есть позволение установить контакт, «когда ламбертиане независимо постулируют наше существование», не раньше. – Он рассмеялся и добавил с явным удовлетворением: – Чего нам удалось добиться, запросив куда большего.
Мария по-прежнему ощущала беспокойство, но ей не хотелось задерживать работы до тех пор, пока она получше не разберётся в тонкостях ламбертианской культуры.
– Ладно, – согласилась она. – Толчком послужила космология, но сейчас они ищут глубинные объяснения для своей химии. Есть какие-то успехи?
Репетто вернул на экран карту планеты Ламберт, на которой значки, обозначавшие местонахождение групп теоретиков, сменились столбчатыми диаграммками в тех же местах.
– Это события танцев, поддерживавших разные субатомные модели, к которым приходили исследователи за последние пять лет. Несколько теорий кое-что обещают и немного совершенствуются с каждым дополнением; у других групп результаты явно хаотичные. Пока никому не удалось создать ничего такого, что получилось бы достаточно широко распространить: эти танцы слишком короткоживущие, чтобы исследователи их запоминали.
У Марии снова поползли мурашки по коже. «Ложные сообщения умирают по дороге». Во всей этой эффективности, в безжалостной погоне за истиной было нечто леденящее. Или, может, всё дело в уязвлённой гордости: способность трактовать некоторые из самых тяжко доставшихся человечеству интеллектуальных достижений как нечто само собой разумеющееся – не самая привлекательная черта в иной цивилизации.
– Итак… – подытожила она, – ни одна команда пока не приблизилась к грани истины?
Репетто покачал головой.
– Пока нет. Но правила «Автоверсума» – простейшее объяснение тридцати двух атомов почти по любым критериям.
– Для нас простейшее. В окружении ламбертиан нет ничего, что побудило бы их мыслить в терминах клеточных автоматов.
– В их окружении нет ничего, что побудило бы их думать в терминах атомов, – заметила Земански.
– Пусть так, но древние греки додумались до атомов, но не изобрели квантовую механику.
Мария не могла представить, чтобы люди доиндустриальной эпохи могли придумать клеточный автомат даже в качестве математической абстракции, не говоря уже о гипотезе, что такой автомат может представлять собой вся вселенная. Космологические теории, изображающие вселенную в виде заводного механизма, появились с изобретением часов; компьютерные космологии – после создания материальных компьютеров.
Человеческая история, однако, явно не могла послужить путеводителем по ламбертианской науке. Здесь уже разработали ньютонову («заводную») модель планетной системы. Насекомым не требовались артефакты для указания пути. Мария поинтересовалась:
– Эта эстетика, определяющая приемлемость научных теорий… Вам удалось картировать её нервные структуры? Можете воспроизвести критерии?
– Да, – подтвердил Репетто. – И думаю, я знаю, о чём вы сейчас спросите.
– Так вы создали собственные версии теории клеточных автоматов для ламбертиан? Испытали их ламбертианской эстетикой?
Репетто скромно наклонил голову.
– Да. Конечно, мы не моделировали весь мозг – это было бы чрезвычайно неэтично. Но прогнали симуляции пробных танцев на нервных моделях ламбертиан, не обладавших сознанием.
«Модели ламбертиан, моделирующих „Автоверсум“».
