Концепция подданства, внешне сходная с европейской феодальной, в Российской империи носила, однако, иной характер. Определение лояльности подданного не распространялось на его веру и образ жизни. Общекультурный русско-православный стандарт распространялся ненасильственно, этнополитика безраздельно монополизировалась государством, установившим мягкую форму лояльности для подданных. (Интересно, что более жесткую форму лояльности предусматривали планы декабристов. Так, «Русская правда» П. И. Пестеля предполагала централизованное национальное государство с ликвидацией местной специфики).
Серьезным фактором при формировании российской этнополитической доктрины стал новый «вброс» в российскую политическую культуру западных концепций после победы над Наполеоном — в частности, концепции конституционализма, отчасти реализованные в Польше и Финляндии. Особое самоуправление для некоторых народов империи вошло в противоречие с принципом самодержавия и особым положением русско-православного культурного стандарта, который в этих территориях уже не мог эволюционно вытеснять местные обычаи. Либеральный курс, реализуемый М. М. Сперанским, тем не менее, предполагал расширение принципа автономии — формальное приравнивание оседлых народов к русским, сохраняя для прочих широкую автономию и традиционные властные институты. Вполне приемлемый для слаборазвитых народов курс давал в западных территориях империи негативные результаты — формирование антиимперской этнической элиты. Попытка ответить на становление польского самосознания и восстание 1830 года насильственной русской колонизаций полностью провалилась. Ускоренные меры формирования единого народа не прошли ни на западе, ни в Закавказье, ни в Поволжье.
Этнополитическая ситуация в Российской империи серьезно осложнилась во второй половине XIX века, когда резко ускорившиеся модернизационные процессы породили местные этнополитические движения. Естественный процесс русификации, несколько ускоренный освобождением крестьян и бурным экономическим ростом, все-таки не поспевал за политизацией периферийных меньшинств. Ускоренная унификация, без которой обойтись в такой ситуации было невозможно, использовала главным образом сферу образования и языка для распространения русского культурного влияния. Причем жесткое противодействие всяким поползновениям к автономии, институциональная унификация и централизация, последовательное лишение ранее выданных льгот (вроде распространения воинской повинности на башкир) сочеталось с мягким навязыванием русского образования через материальное стимулирование обучения детей в русских школах и православным просвещением на местных языках (Туркестан). В то же время, скажем, в отношении Финляндии никаких попыток ускоренной русификации не велось. Это обеспечивало этнополитическую стабильность в Российской империи и отсутствие каких-либо крупных волнений нерусского населения.
Вероятно, крупнейшим просчетом российской этнополитики XIX века можно считать отсутствие должного внимания к поддержанию русского ассимиляционного потенциала. В переходный период, когда социальные технологии традиционной империи уже не давали необходимых результатов, власть не воспользовалась возможностями формирования в недрах империи государства-нации с опорой на русских, которые имели все условия, чтобы превратиться в политическую нацию еще до того, как сложилась единая общероссийская нация.
Из анализа исторического материала видно, что этнополитическая доктрина исторической России при всех отклонениях от основополагающего принципа — ненасильственного распространения русского культурного стандарта и создания определенных стеснений для прочих модернизационных культурных парадигм — сохранялась в течение столетий. Попытки ускорения процесса чаще всего были связаны с западными влияниями и усложнениями внешнеполитической ситуации.
Не воплотившись в полной мере в реальной политике, русская этнополитическая доктрина в основных своих чертах нашла выражение в творчестве русских мыслителей. Она достаточно полно сформулирована в процессе полемики консерватора Л. А. Тихомирова с либералом В. С. Соловьевым. Кратко эта доктрина сводится к нескольким принципам. Вот они.
1. Россия создана и поддерживается русским по племени и православным по вере народом. Никакая другая народность не должна иметь больших прав в России, чем русские, но некоторые народности могут быть поставлены наравне с русской. Право на развитие получают лишь те народности, которые не угрожают существованию России и не мешают русским управлять по-русски и оставаться русскими (принцип государствообразующего племени).
2. Россия есть семья народов, собранная вокруг русского народа в государственном единстве. Национальное соединение (русификация) может быть только добровольной и проходить в отношении тех народностей, которые не способны к созданию собственной коллективности, юридической субъектности. Одновременно, пресекается всякое раздувание племенного антагонизма, подчеркивание по любому поводу различий между каким-либо племенем и русскими. В слабых или враждебных народностях государство замечает лишь людей и их личные права, но не коллективность и право ее развития (принцип исключения этничности из политики).
3. В соответствии с принципом лояльности формируется отношение к национальностям империи, которое дифференцировано в зависимости от заслуг и отношения к российской государственности.
4. В соответствии с принципом справедливости (а не уравнительности) права соотнесены с обязанностями, награды или наказания — с заслугой или виной. Уравнительность в отношении национальностей означала бы «отнять у русских их достояние и отдать тем, кто его не только не собирал, но и возьмет только для того, чтобы разрушить или эксплуатировать в своих особых целях».
Результатом применения этой доктрины (пусть даже частичного и непоследовательного) было отсутствие крупных межэтнических конфликтов, сохранение всех вошедших в состав империи народностей, лояльность иноконфессионального и иноэтнического населения к русской власти, определенность этнокультурного образа центральной власти в глазах населения.
Исходные посылки советской этнополитической (национальной) доктрины покоились на принципе ликвидации государства, антипатриотизме («у пролетария нет отечества») и ненависти к «великорусскому шовинизму» (доктрина «тюрьмы народов»). В 1908 году в статье «Уроки Коммуны» В. И. Ленин высказался определенно: «В соединенье противоречивых задач — патриотизма и социализма — была роковая ошибка французских социалистов». Тезис «Манифеста» Маркса и Энгельса об отсутствии у пролетария отечества был для Ленина одним из самых любимых. Он повторял его многократно. В работе «Пролетариат и война» он объявил само понятие отечества «устарелым». И в политической практике этот теоретический тезис выразился в предательском лозунге «поражения своего правительства в войне», возникшем во время Русско-японской войны 1905 года и широко использованным в пропаганде большевиков с 1914 года (тогда дело дошло даже до более циничного лозунга — о превращении империалистической войны в гражданскую).
Логичным свойством марксистской доктрины было отрицание не только государства, но и этнических традиций. К примеру, Маркс предъявил претензии и к еврейству, которое, на его взгляд, было недостаточно нигилистично по отношению к любой традиции, и написал целый антиеврейский труд «Еврейский вопрос». Маркс ненавидел и славянские народы, называя их «этническим мусором», «славянской чернью». В 1848 году он предрекал: «Вследствие мировой войны исчезнут не только реакционные классы и династии, но также и реакционные народы будут стерты с лица земли. И это будет большой прогресс. Они навсегда будут забыты». «Слабые классы и расы, которые окажутся нежизнеспособными в новых условиях, исчезнут».
