— Вижу, — это сказал не Кохэн, а Джонни. И качнулся, подставил плечо. — Вам бы в госпиталь, по-хорошему…
Ничего там хорошего нет.
Разве что повод.
Теодор и еще Теодор… что за блажь использовать одно имя? Сами-то они как не путаются? Или привыкли… надо будет заглянуть… в частном, так сказать, порядке, раз уж причина имеется. И Тельму с собой прихватить. Она не позволит причинить Мэйнфорду зло.
Наверное, не позволит.
Он на ходу принялся сдирать грязную одежду.
— Не спешите. Проблемы с мелкой моторикой — это естественно. Вам все же придется сделать полную магографию головного мозга. Я настаиваю.
— Иди в жопу.
— Мы все уже там, — философски заметил Джонни. Он свой пиджачок повесил на спинку стула, провел по плечикам, разглаживая мелкие складки. — И в этом вся беда… сколько пальцев видите?
— Два.
На хрен пальцы.
Холодно-то как…
— Озноб — тоже естественен… нарушение терморегуляции…
— Я промок. И замерз.
Тельма вошла сама, по-прежнему она куталась в одеяло, но сам факт ее присутствия успокаивал.
— Сесть можете? Голова кружится? Тошнит?
— Разве что от твоих идиотских вопросов…
Нельзя грубить тому, кто пытается помочь, но Мэйнфорд ненавидел такие вот моменты. И помощь принимать не умел, не хотел даже учиться.
Он все же сел.
И кое-как стянул пиджак. Избавился от ботинок. И сдержался, когда Джонни, встав на колени, принялся стягивать мокрые носки.
— Успокойтесь, — сам док был спокоен и равнодушен даже. — Все мы ходим под богами…
Тельма вдруг рассмеялась хрипловатым смехом.
— И-извините, — она вытерла глаза, точнее размазала по лицу грязь. — Я… если не нужна, мне бы помыться. Можно?
— Ванная там, — Мэйнфорд и сам с удовольствием забрался бы под душ. — Найди себе что-нибудь…
Она останется.
Если решила лезть в ванну, то останется. И когда все отсюда уйдут — наступит же сей чудесный момент когда-нибудь, — Мэйнфорд с ней поговорит. Обо всем, что было на поле и раньше.
Прошлое вломилось в запертую дверь.
Или эта дверь никогда не была заперта?
— А теперь, пожалуйста, сосредоточьтесь, — попросил Джонни.
— Полотенце подай… Кохэн…
— Я велел ему домой отправляться. Ему тоже отдых нужен. И вам. Никому не станет легче, если вы доведете себя до срыва. А между прочим, он близок… вы вообще понимаете, что произошло?
В руках Джонни появилась тонкая светящаяся палочка.
— Смотрите сюда… теперь влево… вправо… плывет?
— Плывет.
— Закройте глаза и откройте… а теперь? Что видите?
— Ничего.
Это плохо? Хорошо? В Бездну целителей!
Палочка исчезла, сменившись прохладной трубкой, которую Джонни попытался засунуть в нос.
— Сидите смирно! В конце концов, я вам одолжение сделал. Вас следовало немедленно госпитализировать и…
Трубка воняла аптекой, и вообще Мэйнфорд от души ненавидел все, так или иначе связанное с медициной. А Джонни что-то дергал.
Замерял.
Щелкал пальцами.
И руки отряхивал, вот только Мэйнфорд не видел и тени силовых потоков. Осознание этого обескуражило. Он сосредоточился, пытаясь уловить хоть что-то.
Снаружи.
Или внутри…
Пустота.
— Сидите! — рявкнул Джонни. А прежде он обращался с начальством вежливо, даже чересчур уж вежливо. Надо же, набрался смелости. — Это бывает… при приступах бывает… пройдет. Я так надеюсь. И повторюсь, завтра же вам надо сделать магограмму… развернутую… лучше, если трехмерный слепок, но его лишь в одном месте делают, и, насколько знаю, очередь расписана на месяцы…
— Где?
Ответ был очевиден. И Мэйнфорд с трудом удержался, чтобы не расхохотаться:
— В госпитале Пламенеющего сердца. И в этом нет ничего веселого. Я сталкивался с приступами… редко… причина может быть различной, от банального эпилептического припадка, вследствие которого нарушалась работа тонких каналов, до опухолей. И чем раньше будет поставлен диагноз, тем больше шансов, что вы…
— Я здоров.
— Вам лишь так кажется, — он убрал трубку из носа. — Пока я оставлю вам успокоительное…
— Нет.
— Да. Послушайте, я понимаю, что вы настроены резко отрицательно, но… — Джонни убрал трубку в саквояж, туда же отправились фонарик и плотные листы магочувствительного картона. — Поймите, это все… сегодня вам повезло. Там оказалась чтица, которая рискнула нырнуть следом. Вытащила… сознание вытащила, и это наименее травмирующий для организма путь, но… вы понимаете, что она не будет ходить за вами всюду. И в следующий раз… что вы станете делать?
Ничего.
Скорее всего сдохнет там, в подвале, на жертвенном камне. Или еще в каком-нибудь кошмаре, рожденном собственным Мэйнфорда воображением.
— Вас доставят в госпиталь. Если успеют довезти. Стабилизируют. А дальше — либо ожидание, либо хирургическое вмешательство. Кто ваш поверенный?
— Что?
— Это ведь с вами не в первый раз, верно? — Джонни смотрел прямо, и Мэйнфорду приходилось держать взгляд, хотя сейчас вдруг стало стыдно. И вправду, ведет себя как мальчишка, сломавший руку и пытающийся убедить себя же, что перелом этот — сущий пустяк. Само заживет.
Не заживет.
Не восстановится.
— Если не приступы, то… думаете, я не замечал, что вы постоянно принимаете таблетки? Морфин? Опиаты?
— Альзора, — за Мэйнфорда ответил Кохэн. И значит, домой он не поехал, чего и следовало ожидать. На редкость упрямая он скотина, прямо как Мэйнфорд. — Это… трава такая… не наркотик. Ее жевал мой дед, чтобы не сойти с ума. Никто, даже избранный, не способен постоянно слушать их голоса.
Кохэн коснулся виска.
— Альзора… альзора… — Джонни нахмурился. — А если по латыни…
— У вас ее называют полуночницей.
— Это же яд!
Надо же, сколько интересного всплывает. И похоже, Кохэн знал, что травка его ядовита.
— В малых дозах она помогает. Расслабляет. Избавляет от кошмаров. Снижает чувствительность…
— И как давно он…
— Лет семь, — это Мэйнфорд сам сказал. — Но в последние дни я ее не принимал. Думал, вдруг да услышу чего-нибудь полезное.
— Ненормальные! — это Джонни произнес с искренним восхищением.
— Кто бы говорил… — Кохэн присел. — Как ты?
