— Она стала меньше пить. И скандалить. И вообще… будто вернулась обратно… нет, не превратилась в милую Элизу двадцатилетней давности, но хотя бы… хотя бы перестала швыряться вещами, когда слышала что-то, что ей не нравилось. Она стала играть… как прежде. Ярко. Впечатляюще… возможно, нам удалось бы многого добиться… большего добиться… этот контракт. Вы бывали в синематографе?
— Случалось.
Звоном своим лампочка заразила и две другие, теперь они звенели разноголосо, мучительно, и, чтобы отвлечься от этого звука, Мэйнфорду приходилось сделать над собой усилие.
— Очень перспективное направление… я говорю не о сериалах, они — удел прошлого. Но полнометражные ленты. Озвучка… у Элизы был волшебный голос. А ее лицо… порой случается, что девочка всем хороша, а приведешь на пробы — и пусто. Камеры ее не любят, но Элиза — дело иное. Камеры ее обожествляли… и после того, как братья Берноу отсмотрели отснятый материал, и речи быть не могло, что роль получит другая. Эта лента… невообразимо! Великолепнейшее, красочное действие, мощный сюжет. Интрига! Драма! Костюмы… на одни костюмы ушло полмиллиона талеров. Представляете?
— Плохо.
Говорить удавалось с трудом. Стоило открыть рот, и звон усиливался.
Но полмиллиона на тряпки?
— …история Старого Света. Любовь и предательство… гибель… путешествие за край мира… декорации, которые им создали, сами по себе произведение искусства… каждое… и естественно, гонорар Элизы. Не такой большой, как мог бы, но нам нужна была эта картина. Я уговорил ее… если бы полотно вышло на экраны… она решила бы все свои проблемы… все…
Звон сделался оглушающим.
Мэйнфорд смотрел на странного человечка, который суетился, открывал и закрывал рот, размахивал руками, пытаясь в чем-то его, Мэйнфорда, убедить. Но в кривляниях своих человечек был смешон. А голова болела уже всерьез.
— …и само собой, условия контракта были жесткими. Никто не хотел терять деньги. А Элиза… ах, Элиза… каждый сорванный день стоил бы ей пять тысяч. Она же умудрилась забеременеть…
Мэйнфорд закрыл глаза.
И открыл.
Тишина. Куда исчез этот нелепый человечек со своею шляпой? В комнате пусто.
Нет. Не пусто.
Братец здесь.
Сидит напротив… комната другая. Гостиная, но в темных тонах. Зелень и золото. Золото и зелень. Столик с блестящей поверхностью, в которой, точно в зеркале, отражается лицо Мэйнфорда, и он разглядывает это отражение пристально. Вот урод… кожа серая. Под глазами мешки. Сами глаза красные, точно кровью залитые.
— …с тобой все в порядке? — Гаррет отложил треклятую сигару и стакан с виски поставил.
— Да.
Ложь. Но ему солгать — не грех. Вообще солгать — не грех, потому как самому Гаррету глубоко плевать, в порядке Мэйнфорд или нет. Главное, чтобы решил проблему.
— Что мне с ней делать?
— С кем?
Он не помнит, как очутился в этой комнате и в кресле, придвинутом слишком близко к камину. И жар огня плавит Мэйнфорда. Он взмок. И задыхается. И пытается справиться с тесным воротничком рубашки, но пальцы опять потеряли способность двигаться.
— Ты точно в порядке? — Гаррет не скрывает раздражения. Он слишком долго ждал, хотя не понятно зачем. Ему не место в этом доме. В этом деле.
— Да.
Ложь дается легко.
С воротничком сложней. Пуговица отлетает и падает под столик. Дышать легче не становится.
— С девочкой… Элиза просила меня позаботиться о дочери, если с ней что-нибудь случится.
— А что с ней могло случиться?
Голова тугая.
Но протокол сидит прочно. Надо допросить и Гаррета, а это будет сложно. Братец не привык отвечать на вопросы, которые ему не нравятся. Таких же вопросов будет множество.
Где она нашла врача?
Звезда-звездочка, светлячок, которому посчастливилось вспыхнуть ярко.
Испугалась? Беременности? Сплетен? Нет, из того, что Мэйнфорд успел узнать, не походило, чтобы Элизу Деррингер страшили сплетни. Тогда дело в карьере? В контракте?
Или в том, что ребенок ей не был нужен?
Тогда почему она не решила проблему раньше? Надо поговорить с доком… после вскрытия.
— Какое вскрытие?! — Гаррет вскочил, и Мэйнфорд понял, что разговаривал вслух. — Ты соображаешь, о чем говоришь?
— Соображаю.
— Ее нельзя вскрывать!
Вскрывать можно всех. Если того требует дело. А дело требовало. Мутным оно было, неправильным… Мэйнфорду бы отоспаться, и тогда он точно скажет, в чем именно эта неправильность.
Да.
Пока проводят вскрытие.
И Кохэн составит полный список свидетелей.
— Каких, к Бездне, свидетелей?! Тебе мало?!
Мало.
Точнее, не достаточно. В доме должна быть еще прислуга. Невозможно, чтобы такой особняк обходился всего двумя горничными. Нет, одной горничной и одной нянькой. А значит, есть и другие. Агент этот… кроме агента существуют друзья.
Подруги.
Подруги многое знают. Например, о том, почему Элиза дотянула до такого срока. Она ведь не школьница, полагающая, что беременность сама собой рассосется. Она знала о беременности, но медлила. Решалась?
А когда решилась, то… где она взяла его? Того безумца, который рискнул вытащить плод.
— Мэйни, послушай, — Гаррет взял его за руку. — Ты устал…
И снова зазвенели лампочки, наперебой, словно пытаясь рассказать свою собственную историю.
— …и мне совестно, что я взвалил это на тебя…
…ложь…
…Элиза могла бы обратиться в клинику. Не официально, естественно. Официально ни один госпиталь не посмеет нарушить закон, но Мэйнфорду ли не знать, сколького можно достигнуть частной договоренностью. А она бы договорилась, если не сама, то через Тедди, уж кто бы из шкуры выпрыгнул ради той ленты.
— …я думал лишь о себе… присядь… это ведь очень простое дело… элементарное даже… да, Элиза была известна, но слава… слава портит людей.
Голос-волна.
Накатывает, грозя погрести Мэйнфорда, утянуть на дно, к сундукам и кораблям, что настоящим, не дошедшим до берегов Нового Света, что игрушечным… их ведь всех, даже рисованных, одинаково приносит в море.
— …мы все испытываем горечь утраты…
Хрень какая. Выбраться бы.
Но море шепчет, что Мэйнфорду нужен отдых.
Он верит.
Почти.
И все равно пытается освободиться. Море тоже умеет лгать.
Глава 9
Тельма первой отступила.
