Он не разбился.
Он почти понял. И падение прекратилось, а опаленные крылья зажили. Тяжелый воздух вывернул их, а в лицо вновь ударило вонью…
…и он очнулся.
Воняло кровью.
И гарью.
Дымили шторы, паркет занялся, и Кохэн, пошатываясь от слабости, поднял графин. Плеснул водой. К счастью, в графине была именно вода. И до штор добрался, содрал. Скомкал, опаляя ладони.
Окно открыл.
Кто-то кричал о пожаре… нет пожара. Уже не будет. Пламя, послушное воле его, силе, от которой он сам когда-то отказался, унялось. И Кохэн получил возможность осмотреться.
Голова болела.
Странно.
Как он очутился в этом месте? Где это самое место вообще находится?
Комната.
Просторная. С большим окном, со светлыми обоями. Столик. Стулья и низкий диванчик, прикрытый клетчатым пледом. Полка. Фарфоровые кошечки на полке. Взирают на Кохэна свысока…
…а крик не утихает.
…и кажется, слышен далекий вой пожарных сирен. Надо уходить, но…
Она лежала на полу, женщина с золотыми волосами. Женщина, чье лицо прикрывала уродливая деревянная маска. Женщина, которую Кохэн узнал, хотя видел лишь пару раз…
И он закричал бы, но опаленное дымом горло было не способно издать ни звука.
Она была нага.
Разве что чулки оставили, выбрав черные в сетку, которые подошли бы шлюхе. И теперь это казалось особенно неправильным.
Уходить.
Но… он стоял и смотрел.
На чулки эти. На руки, перетянутые алой шелковой лентой. И на ногах такая же… для постельных игр хороша, а вот связывать кого-то неудобно — скользкая. На грудь, покрытую коркой засохшей крови. На разверстую рану живота. На клубок кишок, которые аккуратно сложили рядом.
На золотое блюдо.
И сердце, лежащее на этом блюде.
Кохэна замутило.
…нет, он не стал бы снова… он не в Атцлане…
…нож и вилка. Столовое серебро, начищенное до блеска. Кусок мяса, наколотый на острые зубцы. И веточка базилика украшением блюда.
…не стал бы. Конечно, не стал бы…
Он отступил.
Он ничего не может сделать для Сандры сейчас. Но он знает, кого спросить за эту смерть. И обсидиановый клинок, предусмотрительно оставленный у тела, пригодится.
Кохэн, сын Сунаккахко, быть может, давно покинул стены Атцлана, но память его не подведет. И рука не дрогнет. А солнце, получив новый дар, будет довольно.
Уйти ему позволили.
Мэйнфорд остановился на заправке.
— Позвонить надо, — сказал он, хотя Тельма ни о чем не спрашивала.
…Элиза Деррингер.
…и тот клочок чужой памяти, который удалось унести с собой. Кражу не заметили. А если заметили, то не подали виду. Все вдруг стало таким… сложным?
Тельма сидела, скорчившись, вцепившись в волосы, жалея, что не рискнула заглянуть глубже. И плевать, если бы заметили… подсудное дело? О да, у семьи Альваро хорошие адвокаты… ее бы задержали… и судили… и дар заблокировали бы, если, конечно, она бы дожила до суда.
…но она бы нашла ответы.
— Посидишь здесь? — Мэйнфорд хмурился. Он ведь тоже все видел и не мог не понимать, что именно видит. Он сам себе ответил: — Нет. Идем.
— Я не хочу…
Он вытащил Тельму из машины. И поставил на ноги. Пригладил волосы ладонями.
— Послушай, мы во всем этом разберемся. Ладно?
Да. Или нет. Тельма больше ни в чем не уверена.
— Вместе разберемся. Веришь мне?
Не ему, Зверю, который выглядывал из глаз Мэйнфорда. Он беспокоился о Тельме, и это беспокойство было искренним.
— Конечно.
Тельма почти не солгала.
Она верила. Просто не знала, хватит ли у нее сил. Ведь были же… всегда были, позволяли выживать. Час за часом, день за днем.
Неделя за…
Десять лет она училась бороться, а теперь, просто заглянув в чужую память, в которой не было ничего ужасного, сдалась?
— Вот так, — Мэйнфорд протянул руку. — Идем. Надо позвонить…
— Куда?
— Для начала — в Управление. Чувствую, ждут меня там сюрпризы. А заодно узнаем, куда так срочно вызвали Кохэна, что он и на пять минут задержаться не соизволил.
Теперь в голосе Мэйнфорда прорезались рычащие ноты.
— Ты думаешь…
— Ты ведь тоже не веришь, что он просто взял и уехал. А от Джонни пахнет могилой, — Мэйнфорд потер шею. — Нет… не совсем чтобы пахнет. Это не тот запах, который исходит от тела… он изнутри. И меня тянет свернуть ему шею. Настолько тянет, что… лучше мне держаться от дока подальше. Ты ничего такого…
Тельма покачала головой.
Ничего.
Джонни? Он держался в стороне. Был молчалив и задумчив, что логично в свете последних обстоятельств. Нет, Тельма не обратила на него внимания. Честно говоря, она и исчезновение Кохэна не сразу заметила.
— Идти сможешь? — Мэйнфорд держал под руку, крепко, но осторожно.
— Смогу. И отпусти.
Бесполезно просить. Ни он, ни Зверь не желают отпускать Тельму, а потому ей остается лишь принять все, как должное.
Со стороны их парочка выглядит безумно. Он — в мятой одежде, да и собственная Тельмы не отличается ни чистотой, ни аккуратностью. Она взъерошена. Оба — раздражены, и это ощущается, если парень на заправке с их появлением замер.
Боится?
Да, боится. Его страх — острый, горьковатый. И видится за ним нестерпимое желание нажать на тревожную кнопку.
— Полиция, — Мэйнфорд дернул шеей. — Где телефон?
Парень молча выставил на прилавок тяжеловесный аппарат. Поверил? Или… правильно, не стоит связываться с безумцами.
Мэйнфорд указал взглядом на парня и на дверь.
— Мы действительно из полиции, — Тельма попыталась изобразить улыбку. — И ему нужна конфиденциальность. Поэтому давай ты мне покажешь, где у вас здесь уборная. А кассу запри, если боишься.
Вскрыть металлический ящик просто. Но парень не осмелился перечить. Запер. И послушно вышел за дверь. Он был высок, широкоплеч, но к героизму совершенно не склонен, что можно было считать высшим проявлением разума.
— Уборная там, — он привел Тельму к махонькому сарайчику, из которого доносились характерные ароматы. — А вам…
— Давай постоим. Воздухом подышим. Свежим.
Свежий воздух на заправке имел отчетливый привкус бензина, но, как ни странно, Тельме действительно полегчало. И с чего это вдруг она поплыла?
