Молчание.
И кожа горит огнем. Безумная мысль, но огонь ведь рядом, если позвать, он откликнется. Тельма уверена. Она и зовет, тянется к пламени, которое моментально охватывает замерзшие пальцы, целуя, отогревая.
Обещая…
…все будет хорошо.
— Да, это не слишком порядочно, но… я вложился в приют Джессемин. И не только в него. Став Сенатором, я помог сотням… тысячам сирот. И если пришлось пожертвовать одной-единственной, то разве эта жертва не окупилась сторицей?
Демагогия. И пламя согласно с Тельмой, оно сворачивается на ее коленях огненною кошкой, мурлычет, требуя ласки.
— Я не желал ей смерти, но… я не мог поступить иначе! Это был мой шанс…
— Ты мог бы обратиться ко мне…
— И что? Ты дал бы мне пару миллионов? Не смеши, Мэйни. Мы оба знаем, что ты нашел бы десять причин отказать… да и… девчонка ведь жива. Просто убеди ее отступить.
— С какой стати?
— У меня все равно нет этих денег. А скандал… подумай… выборы скоро. И шансы у меня хорошие. Скажу больше, нужные люди уже приняли решение. И моя победа — дело формальное. Но эти люди не потерпят помех. Им нужен свой Канцлер…
Теперь он говорил правду.
Тельма плохо разбиралась в политике, точнее не разбиралась вовсе, испытывая огромную неприязнь ко всем политикам сразу, но сейчас осознала: не врет.
— …и у меня имеются определенные обязательства. Я должен буду рассказать о… новых обстоятельствах… и тогда…
— Угрожаешь?
— Мэйни, заплати ей. Или пообещай, что я заплачу, но позже. Сколько она хочет? Сто тысяч? Двести?
— Недавно речь шла о миллионах.
— Тех миллионов давно уже нет.
— Кто бы сомневался.
— Будь реалистом, Мэйни. Зачем ей миллионы? Что она с ними делать-то будет? Пусть берет то, что дают. И уезжает. Из Нью-Арка. Чем дальше, тем лучше… пусть забудет, кто она. Начнет новую жизнь.
— Она уже однажды начала.
И все-таки гнев.
На сей раз — алый, как свежий лак на ногтях директрисы, той самой, которая успела убраться до чумы.
— Ты пытаешься воззвать к моей совести? Да, я сожалею, что мне пришлось так поступить. Но как иначе?
— Частная школа.
— А потом? Мне нужны были эти деньги! Жизненно необходимы! И что, отдай я ее в частную школу… и через пару-тройку лет девчонка стала бы задавать вопросы! Потребовала бы отчета. А что я бы сказал? Про партию? Про политику, в которой никак не обойтись без состояния… и что состояние ее матушки ушло на благотворительность? Думаешь, она обрадовалась бы, узнав, что на деньги Элизы я открыл несколько больниц? Спонсировал Комитет матерей. Или хоспис? Что жертвовал домам престарелых… что… да не суть важно! Благодаря этим деньгам тысячи… десятки тысяч людей получили шанс на новую жизнь!
— Я это уже слышал.
Гнев проступал пузырями, которые лопались с громким звуком.
— Да сама Элиза была эгоистичной стервой. И не надо делать из нее жертву, а из меня преступника… нет, Мэйни, все было иначе. Я воспользовался ситуацией. Это непорядочно, согласен. Однако я не желал ей смерти.
Пузыри гнева опаляли.
И Тельма отстранилась от простыни.
— И твоя подруга… постарайся донести до нее, что… что для вас обоих будет лучше отступиться.
Ей представился Гаррет.
Сидит в кресле.
Плечи опущены. Голова склонена. Руки сцеплены в замок. Взгляд устремлен на лаковые ботинки…
— Зачем ты с ней связался? — Мэйнфорд не поверит печальному этому обличью. Хотелось бы думать, что не поверит.
— С твоей девчонкой?
— С Элизой. Почему из всех выбрал ее? Если, конечно, изначально не планировал убить?
Мэйнфорд знает ответ, как знает его и Тельма. А вот Гаррет… Гаррет гадает, что сказать, чтобы сказанное не разрушило столь тщательно создаваемую легенду.
— Не планировал… не убивал я ее… я влюбился. Погоди! Не надо… не говори ничего, но я тоже способен испытывать чувства. Она… она была такой яркой… обворожительной… мы познакомились на одном вечере. Благотворительном. Элиза выступала, а я… я пытался найти союзников. Кого-то, кто согласился бы связаться с молодым и наглым… или перспективным… нас представили. И я понял, что жить без нее не могу.
Ложь, но так похожа на правду.
Мама вот ей поверила.
— И да, был момент, когда я всерьез подумывал о женитьбе, готов был пожертвовать карьерой… но потом… у нее был сложный характер. Никогда нельзя было знать наверняка, встретит она тебя улыбкой или слезами… по какому поводу вспылит… или не вспылит, но замкнется… это утомляло. И с каждым днем все больше. Да, мы оба проявляли осторожность. Положение Элизы было неустойчиво. Ты же помнишь, Тедди тогда вел ее дела… он объяснил, чем чреват новый скандал. А я… я постепенно отходил от наваждения. Элиза и была наваждением… иначе не скажешь.
Он мог бы говорить долго.
И страстно.
И возможно, сам верил каждому своему слову. Но Мэйнфорд, похоже, не имел настроения слушать брата своего.
— Гаррет, хватит. В сказку о большой любви я не поверю. Ты сделал все, чтобы этот ваш роман с самого начала оставался тайной. Влюбленным на тайны наплевать.
— По себе судишь?
Шпилька, на которую пламя отзывается недовольным рокотом.
— Ты познакомился с Элизой по просьбе матушки… что ей было нужно? Что вам было нужно на самом деле?
Опасный вопрос.
И белый шелк трещит, расползается гнилыми ошметками. А в дыры выползает хаос…
Глава 19
Кохэн плыл.
Он старался не думать о том, сколько уже держится на воде. И как долго еще сумеет продержаться. Брюки утонули. Рубашка тоже. Но легче не стало. Мышцы наливались характерной тяжестью, а пояс с кошельком тянул ко дну.
Не следовало жадничать.
Но деньги пригодятся.
Без денег не будет ни новой одежды, ни оружия… обсидиановый клинок не в счет. Он — для Донни.
Дин-дон.
Гудят тревожно колокола. Он впервые услышал звон их на городской площади, куда его приволокли, избитого и растерянного. Кохэн мог бы сопротивляться, но никогда до этого дня люди не обращались с ним столь непочтительно.
Дин-дон.
Если закрыть глаза, он увидит белое здание храма. И деревянный помост с виселицей. Она простояла не один десяток лет, не то экспонатом, не то напоминанием о бурном прошлом городка, главное, что выглядела виселица достаточно прочной, чтобы послужить по прямому своему назначению.
