Наверное, уже само по себе это было чудом. Он лежал на диване, зажимая обеими руками развороченный живот. И ленты кишок выглядели чем-то донельзя чуждым.
Нелепое украшение.
На губах пузырилась кровь, но взгляд оставался ясным.
— Дверь… — это он сказал Мэйнфорду, когда Зверь соизволил уступить ему тело. — Дверь в прошлое… видишь… она права… ты открыл дверь в прошлое, и я умер.
— Еще не умер.
Смерть — это плохо. Не то чтобы факт ее так сильно расстроит Мэйнфорда, скорее уж она лишит дело важного свидетеля. А без свидетелей подобного рода дела имеют нехорошее обыкновение рассыпаться.
— Скоро… ты вызвал целителей?
— Вызвал.
— Не успеют, — это Гаррет сказал с каким-то мрачным удовлетворением.
— Мне жаль.
— Нет.
Для умирающего он был весьма разговорчив.
— Ты никогда… ты всегда… я другой… понимаешь?
— Конечно.
— Особенный.
— Да.
— Она так говорила!
— Мама?
— Избранный… я избранный, а не ты… я не умру…
— Ты не умрешь, — Мэйнфорд старался не пялиться на кишки. И вновь проклял себя за то, что с целительством у него никогда не ладилось. Он встал на колени, взял Гаррета за руку. Если подкачивать силу, то брат продержится до приезда «скорой». А там уж пусть сами разбираются.
Вдруг кишки — это не так и страшно?
— Ты в это не веришь…
— Сам виноват.
— Я всегда сам был виноват… да… в том, что родился вторым… и что дед меня ненавидел… и что папаша не замечал… хотя тут не могу осуждать… — он говорил прерывисто, и с каждым словом лужа крови разрасталась. — Она обманула…
— Матушка?
— Т-ты так ничего и не понял… мама… тоже думает, что умная… умнее всех… а ее… нет, не скажу, — Гаррет запрокинул голову. — Сам догадайся… мы с ней… еще тогда… корона… король и королева… кровь одна… Тильза дура… все они, кто собирался… ты правильно угадал… стервы… я п-предуп… реждал… дети не нужны… ам-мулеты… а они… п-потом р-радуют… я п-предлагал… м-миром п-предлагал… а они отказались… мол, ребенок — это счастье… ни хрена… п-проблемы и ничего кроме… что мне оставалось?
— Убивать?
— Я не убивал, — затуманившийся было взгляд прояснился. — Не я… ее… ты п-понял… сама п-предложила… п-помощь… в п-первый раз.
— Не торопись. Целители…
— В задницу… я не п-пойду в тюрьму… я должен б-был стать Канцлером… я д-должен был… а ты открыл дверь в п-прошлое… ты виноват! Только ты.
— Допустим, — особой вины за собой Мэйнфорд не ощущал, но согласился, чтобы избежать ненужных споров. Допрос умирающего — сомнительное удовольствие. Сила уходила в Гаррета, что вода в песок. И Мэйнфорд осознавал: долго брат не протянет.
Если только Зверь…
…Зверь отвернулся. Он давно бы добил врага, каковым, собственно, и являлся Гаррет.
— Что за корона?
— Два м-мира… с-старый и новый… воедино… и тогда древо обретет былую силу… земля станет нашей… нашей… не понимаешь… ты Страж… в тебе все крови… масеуалле… люди… альвы…
— Цверги?
— Д-должны были быть… н-не знаю… главное, все… твое сердце украсит корону… и земля подчинится… подчинится земля… дети не нужны… потом… я не мог растрачивать свою кровь попусту… не могу… сами они… я предлагал решение… думали, что умнее всех… и она думает… она сказала, что имеет право…
— Вельма? — это единственное имя, которое пришло Мэйнфорду в голову.
— Вельма… станет… камнем… стала уже… почти стала… короне надо много… маленькие и большие… она придет… и станет камнем. Рубином. Рубины прекрасные… других не понимаю, а рубины… у Элизы… ты хотел знать… рубин… масеуалле… сердце императора… знаешь, что смешно, — теперь он торопился говорить и говорил, захлебываясь собственной кровью, оставляя Мэйнфорду сомнительное удовольствие подтирать темные струйки. — Он тоже был сердцем… императора… первого… его украли из Атцлана, когда… останови… останови ее… твой масеуалле… кто-то должен принести жертвы…
— Свирель! Зачем нужна свирель?!
— Дурак ты, — Гаррет рассмеялся и захлебнулся-таки кровью. А может, и не захлебнулся, может, не выдержало сердце. Или же сизовато-розовые кишки отказали. Или случилось что-то еще, но тело Гаррета дернулось и застыло.
Вот и все.
Проклятье! Надо было Тельму позвать, пока он был жив.
Или сейчас…
— Не получится, — звать не пришлось, она стояла за плечом, глядя на Гаррета со странным выражением лица. И наверное, можно было сказать, что она… жалеет его?
Или Мэйнфорда.
— Извини, но я на грани и… и я, конечно, могу рискнуть, только не уверена, что он вообще читаем. А если случится инсульт… или инфаркт… инсульты по статистике случаются чаще, — Тельма обняла себя. — И когда пробой произошел, то я… я едва выбралась, Мэйнфорд. А еще поняла, что не хочу однажды остаться в чужой голове. Или в собственной — то еще удовольствие.
Она расцепила руки и попыталась стряхнуть с измятой юбки пыль Хаоса.
— Я… боюсь. Я действительно боюсь… остаться парализованной. Или полупарализованной. Это хуже смерти, когда лежишь и не можешь пальцем шелохнуть… поэтому… если ты попросишь, я не откажу. Но… не надо меня просить об этом. Не сейчас. Дай мне отдохнуть. — И очень тихо Тельма добавила: — Пожалуйста.
Отдых требовался не только ей.
Мэйнфорд закрыл глаза мертвецу и поднялся. Он только теперь заметил, что и сам ранен. Ныла разодранная спина. С левого предплечья свисал лоскут шкуры. А на ногах виднелись пятна ожогов, хотя от них как раз боли Мэйнфорд не ощущал.
— Сейчас здесь… уберут.
Он отвернулся.
— Мне жаль, — Тельма прикоснулась к его руке.
— Кого?
— Всех, наверное.
Это имело смысл. А еще Мэйнфорда мучил вопрос:
— Что делать дальше?
Тварь не пыталась стряхнуть Кохэна.
Она несла его по широкому руслу подземной реки, и кажется, они спускались. Ниже и еще ниже. Нет, Кохэн не мог сказать это с полной уверенностью — было слишком темно. Да и тихо. Тишину эту нарушали лишь собственное его дыхание и едва слышный плеск воды. Тварь двигалась тихо.
Уверенно.
И Кохэн постепенно успокоился.
Если бы его хотели сожрать, сожрали бы. Конечно, могло статься, что существо это несло его в нору, чтобы уже там, в тишине и покое, заняться добычей, но Кохэн надеялся, что эта догадка не верна.
Он закрыл глаза: все одно не было в них толку.
И удерживаясь левой рукой за острый выступ на хребте твари, правой принялся сдирать остатки одежды. Дед учил, что только нагое тело способно услышать мир.
