Но если… ей ведь обещана была помощь.
…только альв сумеет поймать альва. Захочет ли?
— Скажи, ты видел, как она умерла?
— Я видел, как она умирала, — эхо. Голоса неразличимы, и сами они… Тельма почти запуталась. — Я бы мог остановить это…
— Почему тогда…
— Не захотел.
Тьма заворчала.
— Я держал ее за руку. Эта рука была теплой. Довольно долго она оставалась теплой и когда жизнь покинула тело… странно… люди не понимают, сколь многое им даровано. Но мне понравилось. Эта игра была… интересна. Да, — он смежил веки. — С другими — иначе… другие… они все оказывались недостаточно яркими. А если и сияли, то недолго. Почему, брат? Я ведь старался. Я выбирал. Долго выбирал… придирчиво. Дело в крови, верно?
И тьма уставилась на Тельму с новым интересом. Теперь она жила в глазах того, который… нет, не чувствовала Тельма родственной связи с ним.
— От нее пахнет Стражем, — сказал он, и ноздри дрогнули. — Он покрыл ее. Признал эту самку.
Самку?
Да что себе…
— Самку, — выходит, мысли ее были ясны, явны даже, если прочесть их оказалось легко. — Всего-навсего маленькую самку, которая думает, что она сильная и важная, а на деле… знаешь, что ты такое?
Волна желания опалила.
Скрутила.
Едва ли не лишила разума.
Не лишила. И Тельма справилась с этой волной. Хватит! Она, быть может, и не столь сильна, и вообще ничего не понимает в древних играх, но с нее хватит.
— А с нею будет интересней, чем с остальными, — он произнес это задумчиво. — Правда, на мать она не похожа… жаль… можно попробовать изменить… немного подправим линию скул. Нос… подбородок… нет, подбородок, пожалуй, оставим… а вот с глазами… с веками… и волосы…
— Иди ты… в Бездну, — Тельма с трудом произнесла это пожелание, но шло оно от души, хотя как и многие, высказанные прежде, осталось неуслышанным.
— Мы вместе туда пойдем, — сказал Теодор, протягивая руку. — Скажи, он тебе небезразличен?
— Не слушай его! Ему нельзя…
Отец захлебнулся черной кровью, которая хлынула из горла и многочисленных ран. Они, заросшие, зарубцевавшиеся, открылись разом.
— …нельзя ему…
— Жалок, — Теодор произнес это с немалым удовлетворением. — Всегда был… и ничего не изменилось. А говорят, что любовь дарует силы. Правда, что ли?
— …доверять… нельзя…
Он пытался встать, но тьма уже вцепилась в обескровленное тело. Она рычала и урчала стаей голодных псов, она готова была разорвать его в клочья, но медлила, ибо не позволена была отступнику быстрая смерть.
— Я и не доверяю… маньякам, — Тельма сказала это, уверенная, что будет услышана.
— Но он тебе небезразличен?
— Отец?
— Страж. Вы связаны эмоционально. Я читал, что эмоции многое означают для Стража… его звериная сущность моногамна, и если уж он избрал себе самку…
— Воспользуешься как приманкой?
— Нет. Приманка нужна для тех, кто еще свободен, а он… скорее мне любопытно.
Тьма его не настоящая.
Она существует исключительно в воображении Тельмы, она рождена ее детскими страхами, а питается взрослой уже неуверенностью в себе. И стоит поддаться, как тьма накроет с головой. Тогда Тельма захлебнется.
Она не желает захлебываться чужою темнотой.
— Хочешь взглянуть? — за этим вопросом протянутая рука.
Это неблагоразумно.
Небезопасно.
— Ну же, — тьма откровенно смеялась, она готова была поглотить все страхи Тельмы, а следом и ее саму. Но в то же время тьма нашептывала, что, именно избавленная от страхов и сомнений, Тельма обретет вожделенный покой. — Решайся. Сама ты его не найдешь…
То, что было ее отцом, еще жило.
— Я оставлю его… — пообещала тьма. — Отпущу… в конце концов, нас осталось так мало. Я расскажу тебе, как все было… я не стану лгать…
Но и правды в его словах будет едва ли половина.
И не стоит обольщаться. Ему нужна Тельма, а значит… значит, весь выбор — иллюзия, и если так, то у нее выхода иного нет, кроме как согласиться.
Глядишь, и вправду поможет чем Зверю.
Тьма рассмеялась. Ее забавляли подобные мысли. Пускай… смех не то, чего следует бояться.
— Ты… — отец все же сумел заговорить, хотя со словами он выплевывал на асфальт белесую рыбью кровь. — Ты не можешь причинить ей вред… ты давал клятву… ты…
— Успокойся, братец, — Тео присел у того, кто все еще жил. — Я и не буду… да и что есть вред? Разве направить дитя, не понимающее ни предназначения своего, ни блага, это вред?
Тельма вогнала ногти в ладонь.
Нет. Не так.
Она упала на колени… со стороны это выглядело, наверное, жестом отчаяния. Пускай. Главное, что камни мостовой достаточно остры, чтобы разодрать кожу.
Кровь?
Он ведь обещал, что услышит зов ее крови. И если так…
— Лис, — Тельма решилась и коснулась ромбовидной головы, ей почему-то казалось, что змея уловит мысленный импульс. — Ты же слышишь… должен слышать… ты обещал помочь. Обещал!
Тьма ударила сзади.
В спину.
Опрокинула на камни. Вдавила колено меж лопаток. И ледяные пальцы вцепились в волосы, потянули, заставляя задрать голову. А когда позвоночник затрещал, пальцы разжались. Жесткая ладонь надавила на затылок, заставляя согнуться, силой вбивая лицо Тельмы в развороченную грудь.
Кровь от крови.
Тьма от тьмы.
И последний вздох того, кто все-таки был Тельме отцом. А еще — горечь на губах. Эта кровь была сродни яду, и Тельма все-таки закричала, заглушая и вой далекого ветра, и смех того, кто поймал ее.
Рыбка на крючке?
Нет, Тельма не была рыбкой.
Она была немного тьмой, первородной, привезенной из Старого Света, убаюканной в колыбели такого хрупкого тела. Она была и телом, что захлебывалось от боли, разрываясь между желанием сделать все, чтобы избавиться от боли, и ненавистью, что мешала просить о пощаде.
Она была тем, кто смотрел на это тело.
И еще древом.
Десятком дерев, что, прорастая, дарили надежду, а потом раз за разом отнимали ее. Она была смертью их, мучительной и медленной. И последним семенем, последним шансом для альвов…
…она была…
И рука, ее державшая, разжалась. Но это не было дарованной свободой. За мгновенье до того, как камень, выдранный из мостовой пробил череп отца, Тельма закрыла глаза.
— Ты же сказал, что не тронешь его.
