Не только память. Само это место — гробница прежнего мира, вот только Тельму вовсе не тянет преклонять колени перед мертвецами.
А рука ноет.
Боль далекая, глухая, дрессированная, если соглашается отступить ненадолго. И Тельма, придерживая рукой руку, поглаживает предплечье.
Локтевая или лучевая?
Обе?
— Вам понадобился донор, — она не смотрела на Тео.
…а если бы продолжила играть? Если бы свирель не замолчала… что толку гадать? Свирель осталась в пещере с мертвецами. Здесь, похоже, все пещеры с мертвецами. Только одни мертвецы мертвы чуть более других.
— Донор, — протянул Тео странным тоном. — Правильно, девочка… нам понадобился кто-то, кто одинаково принадлежал бы обоим мирам…
Страж.
Кровь альвов Старого Света, разбавленная человеческой, а потому сумевшая соединиться с кровью императоров масеуалле. Все беды от славных предков. И Тельма озвучила бы мысль, но спиной ощутила, как Тео улыбается:
— И он пришел.
Пришел.
Вот дурак… таким и помрет.
На шею легла холодная ладонь, а когтистые пальцы ласково стиснули позвоночник. Одно неверное движение, и он хрустнет. Позвонки мало прочнее локтевых костей… или все-таки лучевых?
Стоило больше внимания уделять целительству.
— Повернись, — велели Тельме. — Но медленно. И без глупостей…
Какие уж тут глупости. Подвиг подвигом, а жить хочется. На сколько хватит Тельмы? Пара вздохов? Десяток ударов сердца. А потом его остановят. И хорошо, если ударом ножа, а не заклятьем, которое не убьет, но спеленает.
…где не хватило сил одного, возможно, пригодятся двое? Как в сказке, где он и она умерли в один день. Легли в могилу. И стали кормом для дерева.
Мерзковатые мыслишки.
И пот стекает по спине. А ведь в пещере не жарко. Далеко не жарко. И трясет Тельму, похоже, от холода. Ничего, недолго ей уже бояться. Или мерзнуть. И вообще надо думать…
О чем?
О ком?
О том ли, кто прижался к ней, наклонился. Левая рука легла под грудью. Правая все еще давит на шею. И это выразительней слов, потому Зверь замер.
Он был прекрасен. Тельма помнила свой прежний сон, но наяву… наяву Зверь превосходил сам себя. Тяжелая голова. Морда — или все-таки лицо, если он разумен? — с крупными чертами, в которых больше львиного, нежели человеческого. Пасть приоткрыта. Видны клыки.
Шея короткая.
Над ней возвышается мускульный горб спины, из которой вырастала пара перепончатых крыльев.
Зверь определенно был прекрасен во всем.
Кривоватые передние лапы полосовали камень, оставляя в граните глубокие царапины. Скорпионий хвост нахлестывал впалые бока. И сладкий запах яда — а Тельма откуда-то знала, что и капли этого яда хватит, чтобы убить половину города, — расплывался по пещере.
— Надо же… он прошел полную трансформацию, — шепотом заметил Тео, но и сказанные тихо, эти слова дошли до Зверя. Он оскалился и издал громкий протяжный рык.
Зверю Тео не нравился.
И Тельма его всецело в том поддерживала. Вот только сделать ничего не могла.
— Скажи ему, пусть подойдет…
— Сам скажи.
Пальцы на шее сжались. А ведь он сломает, не колеблясь… и даже если Зверь исполнит все, что от него потребуют, все равно Тео не отпустит.
Слово даст.
Он уже однажды давал слово. Или клятву? Или что там еще… и не помешала эта клятва избавиться от мамы. Так стоит ли…
— Не храбрись, девочка, — его дыхание пахло лилиями. — Ты ничего не сможешь сделать.
Наверное.
Он — не Джессемин, которую Тельма убила. И не раскаивается. Определенно, не раскаивается. Он не мальчишка приютский, вздумавший отобрать у нее медведя… и не банда городских, с которыми пришлось схлестнуться… эта драка не будет честной.
В ней не победить.
Но это не значит, что Тельма не попробует.
Она заглянула в желтые звериные глаза и улыбнулась: если все получится… пускай все получится… и тогда Зверь останется жив.
Мэйнфорд с ним.
Он бы назвал Тельму дурочкой. А еще напомнил бы, что она уже стояла на грани. И вообще война — мужское дело. А она лезет… не нарочно, но ведь лезет же.
Вдох.
И выдох.
Тельма ответила бы, что сама разберется. И вообще вряд ли у них что-нибудь получилось бы. Она не из тех, кого зовут замуж. Да и Мэйнфорд в роли примерного семьянина представляется слабо.
Ничего бы не вышло.
Роман.
Болезненный и долгий, замешенный на сексе, а потом — на чувстве вины и обоюдном одиночестве. Череда расставаний. Встреч. И попыток начать заново. Но… ничего бы не вышло.
А так у него будет шанс.
Он поймет.
Возможно.
Снова выдох. И глубокий медленный вдох. Сломанная рука отвлекает, но… ничего, Тельма справится, она задвинет и боль, и страх, и прочие ненужные эмоции.
Она не позволит навредить своему Зверю.
И все сделает быстро.
Здесь.
Там же время не имеет значения.
Как и то, что когти Тео пропороли кожу.
Плевать.
Вдох.
И ее ладонь нащупала бледную руку Тео. Накрыла. Легонько сжала.
Выдох.
Падение-полет.
Последний из полетов из яви в сон.
…темно.
…но Тельма больше не боится темноты.
Сыро.
Холодно… как же здесь холодно. И бледный огонь в камине не способен согреть. Пламя перекатывается, от камня до камня, и камни эти подергиваются беловатым налетом инея.
И худенький мальчишка засовывает в огонь руки, но не получает и капли тепла.
— Что ты натворила? — он оборачивается к Тельме.
Тео? Наверное, здесь у него другое имя, но человеческий язык слишком груб, чтобы совладать со всеми гласными правильно.
— Вытащи нас.
— Не получится, — Тельма садится на грязный ковер. — У меня больше не осталось сил.
Она чувствует, как истончается нить, привязывавшая ее разум к телу.
Она уже тоньше волоса.
Она…
— Ты не понимаешь, что натворила!
Лицо мальчишки искажает злоба. Не все альвы одинаково прекрасны… пускай.
— Это твой дом?
Он смеется хриплым заливистым смехом:
