Но об этом я уже рассказывал.
– Так вот, – продолжал дяденька, – ресторан именно что «назывался», потому что его больше нет. Сгорел. И, кажется, на том месте так ничего и не построили.
Так вот, Дима с Лизой и Машей пошли в «Юрас Перле». Там тоже был наглый официант, но на этот раз дружелюбно наглый, если можно так выразиться. Они с утра зашли туда, чтобы заказать столик на вечер, и, зная манеры и повадки официантов и метрдотелей советского времени, очень боялись, что вот они вечером придут, а их к кому-нибудь «подсадят». Или за их стол усадят каких-нибудь незнакомых людей, потому что столы там были сплошь большими, на шесть-восемь персон. А в советское время «подсадить» – милое дело. Помните, как выглядел зал советского ресторана?
На половине столиков стоят пластмассовые таблички с надписью «стол не обслуживается». Не «зарезервирован», а именно «не обслуживается». В этом был особый смысл: не вами – клиентами – зарезервирован, а нами – официантами – не обслуживается. Чтоб было понятно, кто здесь главный.
Итак, обыкновенно в ресторане половина столов была пуста, потому что они загадочным образом «не обслуживались», а вторая половина была плотно засажена, иной раз незнакомыми друг другу людьми. Поэтому Дима и Лиза настырно спрашивали официанта, у которого заказывали столик в «Юрас Перле»: «Вы нам точно дадите столик на троих? Мы точно не окажемся за большим столом с незнакомыми людьми?» Официант презрительно говорил: «Точно, точно. Здесь не избирательный участок. Здесь не обманывают». А вечером Дима и Лиза вспомнили, что в этой самой «Юрас Перле» когда-то давно подавали взбитые сливки. Бог мой родимый, такая чепуха, как взбитые сливки, считалась каким-то особым балтийским деликатесом. «Взбитых сливок нет», – сказал официант. «Как же так?» «Ничего, – сказал он. – Надо подождать. Вот перестроечка кончится, и сливочки появятся». Дело было в 1986 году. «Ну нет! – закричали Дима и Лиза. – Пусть лучше без сливочек». В этот же раз – ведь тогда уже была «перестроечка» – они увидели на пляже странную группу молодых парней. У одного из них в руках был бело-красный латвийский флаг на коротком древке. Был ветер, флаг хлопал и трещал. Парень стоял молча, безо всяких лозунгов, а вокруг стояли еще человек пять таких же, как он, парней лет шестнадцати или чуть постарше. Наверно, что-то вроде охраны. Но никто на них не набрасывался, флага у них не отнимал. Впрочем, никто и не подходил постоять рядом.
Помню такие группы ребят.
Надо было бы подойти и сказать «Lai dzīvo brīva Latvija!»
Aгa. Негромко так. Или даже прошептать.
Но я не подошел, не сказал и не прошептал.
А жаль.
Перестройка, конечно, наступила, но далеко не окончательно. Особенно в головах. Когда Дима с Лизой и Машей, поужинав в этом замечательном ресторане, возвращались в свой пансионат энергетиков, они, разумеется, опоздали. Пансионат по советской старинке запирался в одиннадцать вечера. Было еще светло – видно, из-за этих фокусов с летним временем. Кажется, в те годы Рига жила по московскому времени, а в Москве время было летнее, и поэтому в Риге солнце закатывалось ближе к полуночи. То есть на самом деле было девять, начало десятого, но на часах – одиннадцать, начало двенадцатого, и огромное, почему-то продолговатое, как пламя свечи, солнце, желтея, краснея и лиловея, медленно, мучительно медленно сползало к горизонту и пряталось за его линией. Люди ходили по пляжу какие-то смурные. В самом деле, не может солнце закатываться в половине двенадцатого ночи.
Дима и Лиза вместе с Машей пришли к дверям пансионата и увидели человек пять или даже десять таких же, как они, запоздалых ночных гуляк. Люди хихикали, некоторые были немножко выпивши, и все громко обсуждали, что же делать. Но никто не стучал в дверь. «Ну что ж, сами виноваты, опоздали, – смеялись тетки. – Придется на скамеечке ночевать». Дима послушал их разговоры и понял, что эти взрослые люди, многие здорово старше него, – что-то вроде нашкодивших, но совестливых детей. Они на самом деле, по-настоящему, взаправду робеют постучать в дверь. Они ждут, когда строгая тетенька, привратница-кастелянша или как она там, администратор, в общем, – то есть начальство! – сама снизойдет до них, откроет дверь, сжалится и впустит. Но Дима очень хотел спать. Лиза и Маша тоже. Поэтому Дима сделал самое простое – нажал на кнопку звонка. И дверь, представьте себе, открылась тут же. Показалась суровая тетка в синем халате. Наверное, она ждала за дверью, смотрела в глазок на робких сорокалетних детишек. «Опаздываете! В одиннадцать корпус закрывается, сказано!» – закричала она, стоя в дверях. Потом отодвинулась, пропуская. И когда все зашли, крикнула вслед: «Завтра к директору пойдете!»
Тоже, кстати говоря, пуля в затылок. Но советская социалистическая пуля. В отличие от европейской, буржуазной пули с предложением пойти пообедать туда, где дешевле.
Но продолжим о мелочности.
Уже в начале двухтысячных Дима и Лиза снова оказались в Риге и, гуляя по центру около Домской площади, увидели тот самый замечательный ресторанчик, с той же самой вывеской «Pūt, vējiņi!», то есть «Вей, ветерок!». На железной прорезной шильде был всё тот же кораблик под парусами.
– Зайдем? – сказал Дима.
– Ты уверен? – спросила Лиза.
– Абсолютно, – сказал он.
Они не стали подниматься на второй этаж, а сели на открытой террасе. Жизнь была уже совершенно другая, деньги уже были не рубли, а латы. Официанты были вежливы и ласковы. Это были совершенно другие люди. Белой дамы след простыл. Наверно, она уже давно была на пенсии. Да и вообще, какая разница, что с ней стряслось. Вокруг Димы и Лизы бегали молоденькие услужливые мальчики, подавали меню, раскрывая его на нужной странице, рекомендовали блюда, молниеносно меняли пепельницу – а Дима был страшно недоволен. Он капризничал. Он говорил, что хлеб черств, и ему приносили свежий. Он говорил, что суп еле теплый, и его забирали подогреть. И так далее и тому подобное. Он всех на уши поставил. Метрдотель даже повара вызвал – договориться насчет прожарки мяса.
Диме было стыдно, что он такой мелочный и, наверное, мелкий человек. Стыдно, что захотелось выкобениться этаким барином в том же самом ресторане, где лет пятнадцать назад ему объясняли, что дешевый кофе – через дорогу. А когда стыдно, полезно рассказать об этом вслух.
– Кому? – спросил мальчик. – Кому рассказать?
– Мне, – сказал дяденька. – Разве непонятно?
Vecrīga
Полутемная комната с тяжелой, массивной, но не старинной мебелью. Тридцатые годы, наверное. Низкая люстра: круглый белый пузырь и латунные украшения – выдавленные цветы. Нечто среднее между недорогим модерном и совсем дешевым ар-деко. Ар-деко ведь на самом деле фабричный стиль, массовый. Смешно, что есть люди, которые его коллекционируют, разыскивают, реставрируют и гордятся им как мебелью Жакоба или Буля. А с другой стороны, ничего смешного. Я недавно сообразил, что родился в первой половине прошлого века: 15 декабря 1950 года. Через тридцать лет винтаж, через шестьдесят – антик. Как-то не очень хочется самому быть антиком. А может, и ничего…
