– В это кафе, – сказала Тася, – рижские дамы забегают перед работой выпить чашечку кофе и поболтать с подругой.
Другая жизнь коснулась меня.
«Как это так? – думал я. – В кафе, перед работой, поболтать с подругой?» Поход в кафе в Москве был особым, праздничным мероприятием. Придя в кафе, обязательно надо было «что-нибудь хорошее заказать», то есть дорогое, а не чашечку кофе. В кафе водили девушек – помню, как один мой школьный друг (дело было в десятом классе) одолжил у меня пять рублей, объяснив, что он собрался с девушкой в кафе и что у него на это дело припасено то ли двенадцать рублей, то ли пятнадцать. «На эти деньги можно втроем в шашлычной нажраться, – сказал я. – Еще и коньяку взять. Ты что?» «Знаю, – сказал он. – Но мне надо с запасом, на всякий случай. Понимаешь? Мало ли что, вдруг. Сам не знаю. Я хочу быть спокоен». Конечно же, назавтра он отдал мне эту пятерку. Вот именно ту самую, которую я ему одалживал. Синенькую, с отъеденным уголком и с каким-то росчерком на поле. Наверно, это была пятерка из большой пачки. Кассир или инкассатор делал на ней свои пометки. Короче говоря, данная конкретная пятерка вернулась снова ко мне, а друг сказал мне, что ему хватило шести рублей с копейками. И то девушка не доела мороженое. Мороженое было явно лишнее.
Это я к тому, что в Москве поход в кафе – это было особое мероприятие, сродни походу в театр. И уж, конечно, не сравнить с походом в кино, куда бегали три раза в неделю. Более-менее постоянно, регулярно, так сказать, в кафе ходили – а вернее, не в кафе, а в некое подобие бара, где подавали кофе и напитки, – ходили члены творческих союзов, писатели, композиторы, архитекторы, ну и те отдельные счастливцы, которых по блату пропускали в Дом литератора, в Дом архитектора, в Дом кино и так далее. Это было еще одним знаком избранности.
А тут вдруг рижские служащие дамы – Тася подчеркнула слово «служащие» – перед работой забегают выпить чашечку кофе и поболтать.
Я представил себе наших московских служащих дам, которые утром мчатся на работу в свои «учреждения»: вместо слова «офис» говорили «учреждение», а вместо «офисная дама» – «учрежденческая дамочка». Я представил себе, как они, бедные, бегут из дома на автобус, автобусом до метро, а от метро еще либо две остановки, либо десять минут пешком. Если они куда и забегают перед работой, то забросить ребенка в детский сад или заскочить в магазин, купить что-нибудь к ужину, для дома, для семьи. Потому что вечером в магазине уже ничего не будет.
А там они, значит, забегают перед работой в кафе. Другая планета, я же говорю.
В самом кафе тоже было очень интересно. Официантки ничего не записывали, хотя все кругом заказывали разное. Слава богу, кофе было только два сорта – melna и balta, кофе черный и кофе белый, то есть со сливками. Но, кажется, можно было взять маленькую чашку или большую. Зато всякой выпечки было двадцать сортов. И вот эти немолодые официантки выслушивали «два больших черных, один большой белый и один маленький, эклер с заварным кремом, эклер с белым кремом, корзиночка и картошка» и столь же разнообразный заказ с другого стола, и с третьего, и убегали на кухню и через две минуты возвращались с подносами, и раздавали кофе и пирожные в точном соответствии с заказами. Потрясающе.
Эффект незавершенного действия, вот как это называется.
Наверное, в таком же кафе, но не в Риге, а в Берлине, в 1924 году сидела студентка Блюма Зейгарник вместе со своим научным руководителем Куртом Левином. Она удивилась, как точно официанты запоминают заказы. Решила проверить: неужели у них такая уникальная память? Может быть, в эту кофейню только таких и берут? Спросила официанта о прошлых заказах – он ничего не помнил. Как только с ним расплачивались – тут же забывал. А пока не расплатились – крепко держал в голове. Не нарочно держал, каким-то там невероятным усилием памяти, а так, само помнилось. Студентка Блюма Зейгарник провела специальные эксперименты и доказала, что незавершенное действие запоминается почти в два раза (если точно, то в 1,9 раза) лучше, чем завершенное. Эффект Зейгарник. Классика психологии.
У меня есть книга, подаренная Блюмой Вульфовной. Но не учебник «Основы патопсихологии», а сборник стихов Рильке на немецком.
Сейчас новое кафе «Старая Рига» переехало на улицу Вагнера – это недалеко. Там уже многое не так. Например, кофе десяти сортов, как положено в любом сетевом «Кофе-хаузе», а в старое время было только два, я говорил… Официанток в новой «Старой Риге» тоже нет. Кофе и пирожные надо брать у стойки, так что нет никакой возможности полюбоваться восхитительной памятью рижских подавальщиц. Но одно осталось неизменно – это кафе для дам среднего и выше среднего возраста.
Мама и Тася взяли меня в кафе, потому что я был еще маленький мальчик. А когда я уже сейчас рассказал своему рижскому приятелю, что вот, мол, мы с Олей были в кафе «Старая Рига», он спросил: «А ты-то что там делал? Это же дамское кафе». Я вспомнил: действительно, там кроме меня не было ни одного мужчины. Но и ни одной молодой женщины тоже, ни одной девушки. Молодежь ходит в совершенно другие места. А посетительницы «Старой Риги», мне кажется, чуть-чуть законсервированы, похожи на тех дамочек, которых я видел там полвека назад.
Но, может быть, мне это только показалось.
А вот знаменитого, воспетого поэтами кафе «Луна» в Риге больше нет. Ну, может быть, есть, но где-то в другом месте, далеко, и это уже не та «Луна». Та «Луна» была через другую улицу от гостиницы «Рига». Это было чудесное двухэтажное кафе. Днем приходили семьи пообедать, а вечерами собиралась артистическая, в широком смысле слова, молодежь – бородатые парни в вязаных свитерах и девушки в таких же вязаных платьях. Я там не был вечером – мал был еще. И знаю об этом со слов своих старших приятелей.
Сейчас там «Макдоналдс».
Дочь писателя
Один раз, когда мы с Олей ехали в Ригу из Юрмалы, с нами рядом на соседней скамейке ехала – а до этого вместе с нами покупала билет на 12:07 – молодая женщина с чемоданом на колесиках. Наверно, у нее кончился срок отдыха.
Одинокую женщину на отдыхе жальче, чем одинокого мужчину. Хотя, конечно, бывает по-разному. Но всё равно жальче. Я вспомнил дочку писателя Полубаринова. Это была странная история. Вернее, совсем не странная и даже не история, а просто кусочек курортной жизни.
Давным-давно, кажется, в лето имени Вари Бессарабовой, то есть году в семидесятом, мы с ребятами сидели на крыльце одного из деревянных корпусов, курили и болтали о том о сем. Слышно было, как подъехала электричка, постояла, а потом отошла. Было поздно, одиннадцать часов с минутами; может быть, это была последняя электричка или предпоследняя – не важно. Она уехала, стало тихо. Машин тогда было мало, а ночью их не было, можно сказать, вовсе. Поэтому стало совсем тихо. И в этой тишине мы услышали приближающийся звук каблучков по асфальту. Кто-то дошел до калитки нашего Дома творчества, открыл ее с тихим дачным скрипом. Легкое цоканье каблуков тут же сменилось шуршанием гравия, им была засыпана широкая подъездная дорога, по которой фургончики привозили еду в столовую. Шаги остановились. Мы затихли тоже. Потом кто-то что-то сказал, не относящееся к этим шагам. И вот тут снова раздалось цоканье каблуков, потому что гравийная дорога сменилась асфальтовой тропинкой, и буквально через три секунды мы увидели девушку, ну, то есть, в смысле, молодую женщину лет двадцати пяти или около того, с чемоданом в руке, коротко стриженную, большеглазую, рыжевато-блондинистую. Она подошла к крыльцу. Мы замолчали. Она смотрела на нас, мы на нее. Я был самый старший в компании, поэтому именно я сказал: – Добрый вечер. А вы, простите, кто?
