Тоже типичное мамино возражение – чуточку мимо вопроса. «Она дура» – «Она жена знаменитого писателя». «Он странный и неприятный человек» – «Он замминистра». «Некрасивый, аляповатый сервиз» – «Этот сервиз стоит пятьсот рублей». Внушительные возражения, но как-то не по существу. Я же не говорю, что она жена дворника, он мелкий чиновник, а сервиз стоит тридцатку.
В общем, я сразу понял, что мама со мной согласна. И пальто некрасивое, и Иван Тихонович шьет так себе. Но вот он пришел, разделся в прихожей и вошел в комнату в своем портновском облачении, то есть в жилетке без пиджака – пиджак он ловко снял вместе с пальто, как двойную скорлупу, – и в «портновском браслете», то есть на левой руке, повыше часов, была надета шелковая подушечка, утыканная булавками; и еще сантиметровая лента на шее. Иван Тихонович обмерил сначала меня, записал всё на бумажке, а потом стал размечать ткань, которую припасла мама для моих брюк. Она вытащила из шкафа маленький сверток, приговаривая, что это замечательный, очень редкий и очень качественный импортный материал. Материал был непонятного цвета, одновременно песочный и бордовый, с лиловым оттенком. Если пойдете на пляж, захватите с собой баночку негодного, забродившего варенья, вылейте его в песок и размешайте ногой – выйдет как раз такой дрянной цвет. Но мало того! Материла не хватало по длине, о чем Иван Тихонович сообщил прямо, прибавив с некоторым ехидством, что отрезик-то, наверно, покупали, когда Дениске двенадцать лет было или четырнадцать. А сейчас вон какой вымахал. И он, отчасти даже сочувственно, потрепал меня по плечу, и подмигнул, и улыбнулся своим тяжелым неподвижным лицом. Но мама пропустила это замечание мимо ушей и тут же сказала: «Кажется, я придумала. Давайте сделаем брюки с обшлагами». Иван Тихонович почтительно объяснил, что на брюки с обшлагами, как раз наоборот, требуется еще больше материи, чем на брюки без оных. «А мы сделаем вот как, – весело сказала мама. – Там ведь будут какие-то обрезки материи. И мы из этих обрезков соорудим, ну как бы это выразиться (она не хотела произносить это слово, но ей пришлось, потому что иначе никак не скажешь)… соорудим фальшивые обшлага». Тут уж Иван Тихонович не понял, в чем дело. А я вообще махнул рукой и пошел на кухню, где у меня стояла чашка недопитого чая и лежала моя любимая газета «Неделя». Когда я допил чай, Иван Тихонович уже одевался и поглядывал на меня с состраданием. Портной, который шьет на бедных, надставляет и перелицовывает, всегда, наверное, глядит на своих клиентов с состраданием. Когда он совсем уже уходил, я посмотрел ему вслед и еще раз подивился его тяжелому складчатому затылку.
– Иван Тихонович сошьет тебе чудесные брюки, прекрасные брюки, – сказала мама. – Брюки из замечательной импортной ткани. Брюки, сшитые в ателье УПДК. Что тебе еще надо? – спросила она.
Кажется, я не говорил, что мне что-то надо.
Меня вообще держали в скромности, а одевали скромнее некуда. Папа однажды сказал мне, весело и простодушно: «Как хорошо, что ты не девчонка. Девчонку надо наряжать, а мальчишке что нужно? Куртка, ковбойка, штаны из чертовой кожи, кеды – и вперед, на штурм вершин мироздания!» Он ласково погладил меня по голове и улыбнулся. Я, в общем-то, считал, что так и надо. Я был очень скромный. Но вот с брюками от Ивана Тихоновича моя мама в смысле скромности явно хватила лишку. Когда Иван Тихонович принес их – сдать работу и получить деньги, – я сначала даже не понял, в чем дело. Ну брюки с обшлагами, ну противный цвет, ну ладно, ничего. Но зато когда я их рассмотрел, – вот это да! Эти так называемые обшлага оказались просто полосками, пришитыми снизу. Так что за обшлага она могли сойти только метров с пятнадцати. Еще лучше, если на фото общим планом. Где-нибудь во втором ряду третий сбоку. А самое смешное, что обрезки были, наверное, разной длины, поэтому швы на брюках и швы на этих так называемых фальшивых обшлагах не совпадали. То есть сразу, с первого взгляда было видно, что это просто надставленные брюки. Как будто бы я их носил много-много лет, потом вырос, и вот добрый портной по старой дружбе или за два рубля их надставил какими-то обрезками. Правда, такие брюки должны быть сильно ношеными, до блеска потертыми на заднице, с выбитыми коленками, а эти как новенькие. Вернее, почему «как»? Они новенькие и были. То есть вид совершенно идиотский. Я до сих пор никак не могу понять, зачем мама это всё затеяла. Ведь новые брюки, нормальные новые брюки стоили, самое дорогое, тридцать пять рублей, а в среднем – от двадцати до тридцати. И ведь Иван Тихонович тоже не бесплатно работал. Уж, наверное, рублей десять ему заплатить было надо, а то и все пятнадцать. Получается, что мама сэкономила не больше десятки на этом предприятии. Зачем? До сих пор не понимаю.
– А моя мама, – вдруг вспомнил дяденька, – а вот меня моя мама когда-то за полсотни продала. Ну нет, не в буквальном смысле, конечно. Но похоже.
Или даже хуже. Тут такая история: мама всё время ныла, что ей не хватает денег платить за дачу. Коммунальные услуги, налоги, что-то по хозяйству и все дела. В то лето речь зашла о ста пятидесяти рублях. Убей бог, не помню, из чего эта сумма складывалась. Добрые люди, конечно, меня спросят: а почему ты не мог помочь матери с этими платежами, ты ведь жил на даче? Жил, конечно жил. Летом. Со своей женой и маленьким ребенком. Я предлагал ей деньги. Но у мамы странная какая-то мысль была, постоянная и настойчивая: она здесь хозяйка, только она, а мы, дети, – мы у нее живем как будто бы в гостях. Она вполне давала себе отчет в этих мыслях, никаких тайных неосознанных чувств, всё ясно и понятно. А если я буду платить, то – она считала – я буду чувствовать себя хозяином, а вот это ей было нестерпимо. Я ей предложил. Нет, она не взяла. Сказала, что лучше сдаст одну комнату. Но почему? «Потому что тогда ты, и особенно твоя жена, – вы будете ходить нос задрав!» «Мама, мы же интеллигентные люди!» «Вот и я сдам комнату одной очень интеллигентной пожилой даме». В общем, получилось так: у меня было сто пятьдесят рублей, чтоб заплатить все летние дачные платежи. С пожилой интеллигентной дамы мама взяла двести. Огромная прибыль!
Мы поссорились. Я не пришел к ней на день рождения.
– Неужели я потеряла сына?! – патетически воскликнула она.
– Зато выгадала пятьдесят рублей, – сказал я.
Она заплакала.
– Ладно, давай дальше про портного, – сказал дяденька.
Даю, даю.
Кроме того, эти брюки плохо сидели. Ну не то чтобы плохо, но уж слишком плотно, «по фигуре». Я любил более просторную одежду, поэтому те самые штаны из чертовой кожи, о которых говорил папа, то есть черные рабочие штаны, что-то вроде джинсов в исконной советской редакции, – вот такие штаны мне нравились больше всего. И когда я покупал костюм – а в моей жизни до женитьбы это случалось, по-моему, три раза, а может быть, и вовсе два, если не считать костюм на свадьбу, – я всегда старался взять чуть-чуть попросторнее, хотя был удивительно худ, даже можно сказать, тощ. А вот портные тогда любили шить «по фигуре». Я помню, как меня мама (я уже был студентом) отправила шить костюм в ателье Литфонда к знаменитому портному Барабанову. Тому самому, у которого шил костюмы академик К., отец моей подруги Татьяны.
