Он, наверно, еще бы говорил полчаса, но мне это надоело.
– А ты просто сопляк, – сказал я. – Сопливые рассуждения мальчика, у которого один-единственный раз был случай с одноклассницей, но ничего не вышло, потому что он очень хотел, но был очень пьяный. Она засмеялась и выскочила из-под пледа. Было стыдно, мокро и противно. И вот поэтому соплячок решил, что надо штурмовать мироздание.
– Нет, нет, мироздание-то, конечно, надо штурмовать, – вдруг вмешался дяденька. – Но не надо заменять одно другим. Мироздание-то и без нас возьмут штурмом. Как-то так выходит, что не обязательно железную дорогу строить и на железной дороге работать, чтоб на поезде ездить. Как-то каждый вносит свой посильный вклад, и мироздание постепенно меняется. Уж не знаю, к лучшему ли, но тем не менее. Мироздание – дело общественное, – сказал дяденька. – А любовь – частное. Что это значит?
– Это значит, – подхватил я, – что с мирозданием справляются все вместе, а вот с любовью – каждый в отдельности.
Я вспомнил знаменитую фразу Хаксли: «По арене смерти мученики идут рука об руку. Но умирает каждый в одиночку». То же и про любовь. На войну, на бунт или просто на завод или в офис мы идем все вместе, а потом расходимся по своим квартиркам. Изменяем жизнь, строим дома, рушим царства и возводим вместо них республики мы рука об руку, все вместе, кучей, толпой, нацией, а в иных случаях – всем прогрессивным человечеством. Но любит каждый в одиночку. В смысле, попарно. Даже, представьте себе, если это групповой секс.
Но я не стал это говорить мальчику, а сказал просто:
– Ты еще очень молод, дитя мое. Ты просто маленький мальчик. Ты еще не дожил, не дорос до любви.
Мальчик вдруг налился злым румянцем. Наверно, я попал ему в какое-то больное место.
Он покраснел, развернул плечи, посмотрел на меня и сказал:
– Значит, я сопляк?
– Сопляк, – сказал я, не отводя глаз. – Сопляк, птенец желторотый, щенок, козленок. Дальше продолжать?
– А в морду хочешь? – вдруг сказал он.
– Давай, – сказал я.
В этот миг я действительно захотел получить от него по морде. Я уже чувствовал сильный удар в скулу или ниже, в челюсть. Я уже чувствовал эту анестезию от первого удара, кислоту во рту, муть в глазах и потом – как будто бы ощущая то, что случится через сутки-двое, – и потом желвак за щекой и саднящую рану на щеке, на подбородке. Всё это я подумал за полсекунды, глядя в ненавистно расширенные глаза мальчика: «Ты украл мои рассказы, ты взял себе мою жизнь, моих папу с мамой, моих девочек, всё твое – на самом деле мое!» – говорили его глаза, – и я чувствовал, я понимал, что он прав два раза, а я не прав ни разу. И что я должен получить и что это будет честно.
Мальчик замахнулся, и я даже не закрылся рукой от его кулака, как вдруг дяденька, не вставая с места, резко отодвинулся назад, от чего железные ножки стула противно проскребли по кафельному полу, и с чертовской ловкостью пихнул ногой стол на мальчика. Мальчик шатнулся, дернулся сначала назад, а потом вперед, как бы переломленный этим столом, а дяденька, быстро, но плавно поднявшись со стула, со всей сладостью ударил мальчика кулаком по лицу. Голова мальчика мотнулась вправо, потому что дяденька бил с левой, и попала на правый дяденькин кулак, который угодил ему прямо в зубы. То есть в губы. Хлынула кровь. Я своими глазами увидел, как в этих кровавых слюнях на пол упал белый осколок зуба. Но дяденька не унимался. Он схватил мальчика за шиворот и коленом ударил его в живот, предварительно выволокши из-за стола. Мальчик рухнул на пол. Он лежал скрючившись, а дяденька, глядя на меня, объяснял:
– Если ты вырубил клиента, и клиент упал – не уходи! Не поленись, двинь ему по надкостнице, а то вдруг у него финарь в кармане. Ты уйдешь, такой гордый, не оборачиваясь, а он вскочит, прыжком догонит и финарь тебе в бок. Хорошо будет? Так что не поленись.
И дяденька своими башмаками два раза стукнул мальчика по ногам ниже колена. Мальчик два раза дернулся, и взвизгнул тоже два раза, и потом заскулил, сворачиваясь клубочком у стены.
– Теперь нормально, – сказал дяденька, отодвинул стул, уселся, щелкнул пальцами и крикнул буфетчице: – Еще три пива, пожалуйста! – И для понятности показал три пальца. И добавил по-латышски: – Lūdzu, lūdzu, trīs alus!
Мальчик завозился на полу, стоная и выплевывая кровь вперемешку с передними зубами. – Вставай, – сказал дяденька. – Сейчас пиво принесут. Вставай и не бойся. Мы тебя прощаем. Мы больше на тебя не сердимся. Ты его прощаешь? – обратился он ко мне.
Я во все глаза смотрел на дяденьку. Вот уж бы никогда не сказал, что он такой костолом. Я смотрел на его скромную фигуру очки, толстый нос – и ничего не понимал.
– Прощаешь? – спросил дяденька даже как-то чуточку угрожающе, показалось мне.
– Прощаю, прощаю, – сказал я.
– Эх, годы молодые, – сказал дяденька, вытирая носовым платком мальчикову кровь с кулака.
Мальчик тем временем встал и вежливо попросил разрешения пойти в туалет умыться. Дяденька разрешил.
– Эх, годы молодые, – повторил он. – Думал, уж все забыл, а руки помнят. Я, видишь ли, когда студентом был, занимался всякой такой штукой. Карате не карате, бокс не бокс, а так, на всякий случай, для уличных ситуаций. Даже не помню, как тренера нашего звали. А ты помнишь? – спросил он меня.
– Помню, – сказал я. – Помню, конечно.
Мальчик вернулся вполне умытый, только слегка прихрамывал. Ссадина на челюсти была заклеена туалетной бумагой. Губы сильно распухли, но это даже к лучшему. Не было видно, что у него выбиты передние зубы.
На столе уже стояли три больших пластиковых бокала с пивом. Пена оседала хлопьями, оставляя желтые мраморные узоры на стенках.
– Чин-чин, – сказал дяденька.
Мы сдвинули стаканы. Мальчик пил, наклонившись, почти положив голову на бокал, не беря его в руки. Наверно, руки у него еще дрожали.
– Главное, – сказал мне дяденька, – не требуй от него дальнейшего раскаяния. Тогда вы, может быть, подружитесь.
– Зачем он мне? – я пожал плечами.
– Ну нет так нет, – сказал дяденька, повертел головой, потом встал и пошел к буфету, объяснив, что сейчас принесет какую-нибудь закуску.
Отель «Европа»
Когда у меня случилась та история с гарантированным приключением – остановка сердца, доктор Ансабергс и всё такое, – мы решили остаться еще на недельку и заказали номер в гостинице «Европа».
Мне не особенно приятно было снова останавливаться в «Европе», потому что я там жил, когда приезжал в Юрмалу с прежней женой.
– Ага, – сказал дяденька. – Правильно, правильно.
– Конечно правильно. Ну а что поделаешь?
– То есть удобства дороже морали? – спросил дяденька.
– А какая здесь вообще мораль? – возразил я. – Ну какая тут мораль? Ну при чем здесь вообще какая-то мораль? Ты что?
