Ответ был чрезвычайно загадочным:
– Что бы ни происходило, я хочу знать, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь. Сегодня для нас, как никогда, важны люди искусства.
Нет, он не мог намекать на войну между нашими странами, в газетах ничего об этом не писали, а привычно занимались салонными сплетнями и жалобами на какого-то повара, утерявшего расположение правительства. Конечно, страны ненавидели друг друга, но это было в порядке вещей.
За то, чтобы стать важнейшей державой мира, приходится платить высокую цену. Вот Англия – это империя, над которой никогда не заходит солнце, но спросите любого, какой город он предпочел бы посетить – Лондон или Париж? Не сомневайтесь, он выберет город по обоим берегам Сены с его соборами, модными лавками, театрами, художниками, музыкантами, а для тех, кто посмелей – с его кабаре и кафешантанами, известными всему миру «Фоли-Бержер», «Мулен Руж», «Лидо».
Спросите, что важнее – унылая башня с унылыми часами, король, никогда не появляющийся перед своими подданными, или же самая высокая в мире стальная конструкция, уже прославившая имя своего создателя Эйфеля, монументальная Триумфальная арка, Елисейские поля, где выставлено все самое лучшее, что можно купить за деньги.
Англия тоже ненавидела Францию, но при всей своей мощи не посылает же она к ее берегам боевые корабли!
Но пока поезд мчался по немецкой земле, нам навстречу шли и шли на запад войска. Я снова задала Францу тот же вопрос и получила на него тот же невнятный ответ.
– Хорошо, сказала я. – Я согласна помогать вам. Но как я могу это сделать, если я не знаю, о чем идет речь?
В первый раз за все время пути он отклеился от окна и повернулся ко мне.
– Мне известно не больше вашего. Меня подрядили привезти вас в Берлин, организовать ваши представления для нашей знати и, когда придет время – когда именно, не знаю, – проводить вас в министерство иностранных дел. Один ваш поклонник выделил сумму, достаточную, чтобы вас пригласить, хотя вы чудите больше, чем все известные мне артисты. Надеюсь, мне возместят все, что я тут на вас истратил.
И прежде чем поставить точку в этой главе, мой добрый заклятый друг мэтр Клюне, я хотела написать еще немного о себе – не для того ли я принялась за это письмо, постепенно превратившееся в дневник? Меня только беспокоит, что память может подвести меня.
Положа руку на сердце, вы и впрямь думаете, что если бы Германия, или Франция, или даже Россия – да кто угодно! – вздумала завербовать себе агента, неужели же выбор пал бы на того, кто все время на виду, за кем все время жадно следит публика? Вам не кажется, что это глупо? Глупо и глупо.
…Сев в поезд, я думала, будто оставила свое прошлое на вокзале в Париже. С каждым километром я все дальше удалялась от пережитого, от горьких и счастливых воспоминаний, от тех открытий, что делала на сцене и вне ее, от времен, когда всякая парижская улица, всякое представление, всякая вечеринка были мне внове и казались восхитительными. Это теперь я уже знаю, что от себя не убежишь. Я могла бы не возвращаться в Голландию в 1914, а встретить того, кто взял бы на себя заботу о моей еще живой душе, сменить имя, перебраться туда, где меня не узнавали в лицо, начать все сначала.
Но это означало бы прожить до конца дней, чувствуя, как разрывают меня изнутри та, которая могла стать всем, и та, которая навсегда осталась ничем, – и при этом не сметь даже детей и внуков позабавить историей своей жизни. Сейчас мой дух свободен, даже тюрьма не помеха его свободе. И пока весь мир воюет за то, чтобы увидеть, кто же останется в живых в этом море крови, кто победит в нескончаемой битве, мне не нужно больше бороться, и я просто жду, когда незнакомые мне люди решат, кто я такая. Если меня сочтут виновной, рано или поздно правда все равно выплывет наружу, и позор падет на их головы, на головы их детей и внуков, на всю их страну.
Но я от души верю, что президент – человек чести. Что мои друзья, такие верные, такие готовые к услугам, пока мне ничего не было нужно, не покинули меня в час, когда у меня ничего, кроме них, не осталось. Рассвет. Я слышу птиц и утренний стук кастрюль на кухне под моей камерой. Остальные узницы, придавленные кто страхом, кто смирением, спят. Я проспала до первых лучей солнца. Лучи эти не могут проникнуть ко мне в камеру, но я гляжу, как дивно расцветили они крохотный кусочек неба, видный мне через окошко, – и во мне снова пробудилась надежда на правосудие.
Не понимаю, почему мне выпало столько испытаний за такое короткое время, за что жизнь так обошлась со мной.
Может быть, чтобы проверить, сумею ли я выстоять в трудные времена?
Чтобы понять, из какого теста я сделана?
Чтобы обогатить мой опыт?
Но для этого есть столько других путей. Зачем было нужно снова топить меня в черном колодце моей души, зачем гнать через лес, кишащий волками и другими хищниками, – в одиночку, без помощника или проводника?
Но я знаю одно: сколь бы бескрайним ни был лес, сколько бы ни таилось в нем опасностей, раньше или позже я выйду оттуда, и выйду победительницей. И тогда я буду великодушна и никому из моих хулителей не припомню, как они оболгали меня.
Хотите знать, чем я теперь займусь, пока в коридоре не раздадутся шаги, оповещая о том, что нам несут завтрак? Я стану танцевать. Я припомню каждую ноту и каждое движение, и мое тело будет двигаться в такт той музыке, что звучит сейчас во мне, и это напомнит мне о том, что я свободна!
Именно это я искала всю свою жизнь – свободу. Мне не нужно было любви, хотя любовь приходила и уходила и ради нее я делала то, чего ни в коем случае не должна была делать, и шла прямо в расставленные мне силки.
Но не будем торопиться. В то утро, когда я сошла с поезда в Берлине, жизнь – и без того стремительная – вдруг понеслась с невероятной быстротой, и мне стало трудно поспевать за нею.
Театр был окружен, а представление грубо прервано именно тогда, когда я с предельной сосредоточенностью – давно уж не приходилось мне танцевать в полную силу – вкладывала всю душу в танец. Вломившиеся на сцену солдаты заявили, что с этого момента все спектакли отменяются, а театр поступает в их распоряжение вплоть до дальнейших указаний.
Один из них зачитал обращение:
– «Мы с вами живем в черные дни, наша страна окружена врагами. Нам придется обнажить сабли, и я уверен, что, когда придет час, мы сумеем пустить их в ход» – так говорит наш кайзер!
Все еще ничего не понимая, я ушла к себе в уборную и едва успела накинуть халат на свой более чем откровенный театральный костюм, как в дверях появился задыхающийся Франц.
– Вам следует уехать, иначе вас арестуют.
– Уехать? Но куда? И, кроме того, разве на завтра мне не назначена какая-то встреча в министерстве иностранных дел?
– Все отменено, – сказал он, даже не пытаясь скрывать свое беспокойство. – Вам очень повезло, вы гражданка нейтральной страны, так что возвращайтесь туда немедленно.
