Такая система порождает и неравенство: работа следователя видна, и потому следователей все больше и больше. Работа оперсостава не видна, поэтому его все меньше и меньше. Настоящих детективов и не осталось почти – остались те, кто бумажки подшивает, и те, кто избивает подозреваемых. Восемьдесят процентов дел – очевидные случаи, они и делают статистику. На остальное просто забивают. И это если не учитывать, что у следователя той же прокуратуры есть большой соблазн развалить дело за взятку – он отвечает за соблюдение сроков следствия, а не за криминогенную обстановку в районе.
Потому серьезно обсуждалась мысль о том, чтобы набрать больше детективов и чтобы следственные действия – допросы, экспертизы, очные – оформляли они сами. Так дело в одних руках находится, есть с кого спросить. Но, похоже, что все благие начинания в очередной раз потонули в бюрократическом болоте.
– Что мать говорит? Ты уже ее допрашивал, кстати?
– А чего говорит? Кремень – баба, кстати. Говорит, что жил тут один, квартира от деда осталась. Почти никогда к ней не заходил, иногда разговаривали по телефону. Ничего необычного или настораживающего.
– Женщина была?
– Она не знает. Вообще, говорит, замкнутый был.
Понятно. Что ничего не понятно. Интересно, как они жили, если мать не знала о том, с кем живет сын.
– А поквартирный?
Масляк скривился:
– А чего он даст? Соседей сейчас опрашивают.
Ну, да. А чего он даст? Можно и вообще не работать?
– Друзья?
– Пока не установили. Говорят – ходили какие-то в камуфляже.
– Мобилка? Деталировку сделали?
Масляк прищурился:
– А чего так интересуешься?
– Из моего экипажа пацана убили.
Масляк задумчиво выпустил дым, размышляя о том, давать мне информацию или не давать. Потом, очевидно, совесть переборола:
– На нем один номер был. Пять звонков за полгода, все исходящие, по работе. По геолокации – дом, работа. Все.
– Значит, левая трубка была.
– Наверное, после АТО…
Я знал, что в АТО волонтеры покупали на свое имя дешевые трубки и стартовые комплекты, раздавали бойцам. Установить теперь принадлежность трубок не представлялось возможным.
Вышел Игорь, сделал знак – к машине. Пора закругляться.
– Добро. Спасибо за помощь.
– Сань, – Масляк не отпускал мою руку, – не лез бы ты сюда.
– Это как понимать? – спросил я.
– Как дружеское предостережение. Как русский русскому, хотя и ксива у тебя какая-то мутная, но ты все равно ведь русский.
Я прищурился:
– Откровенность за откровенность. Тебе стыдно не бывает?
– За что?
– Ты знаешь.
Масляк цинично усмехнулся:
– Сань, я совесть в пятом классе на турецкую жвачку сменял. Знаешь, были такие – Turbo. Этот город до нас так жил, сейчас так живет и будет так жить. И нам надо жить. Желательно хорошо, соображаешь?
Я посмотрел на руку:
– Отпусти.
Масляк выпустил мою руку, с сожалением проговорил:
– Как знаешь…
– Скачал?
– Ага.
У Игоря была с собой такая флешка, я дал, про которую здесь и не слыхивали. Чем она занимается? Она создает точную копию всей информационной составляющей компьютера – или по желанию только интернет-активности. То есть можно было, имея такую флешку, составить полный электронный портрет подозреваемого. Это была не российская разработка, я купил ее в Лондоне, там устройства подобного рода продавали законно
[18].
Я достал ноут, включил, вставил флешку…
– Куда едем?
– К тебе домой, если можно. С родителями твоими познакомлюсь, заодно и по делу поговорим.
– С моей мамой по делу поговорить не получится, – сказал Игорь, – она не даст и слова сказать…
На самом деле – Игорь Этинзон на свою маму наговаривал – Тамара Дмитриевна оказалась милейшей души человеком. Накормила нас рыбой-фиш
[19] и напоила чаем. Расспрашивала про полицию она, конечно, много, но я готовился к допросам контрразведки страны пребывания и допрос еврейской мамы выдержал.
Наконец мы удалились в комнату Игоря, там можно было подключить ноутбук.
– Посмотришь?
– Да…
Пока Игорь занимался ноутбуком, я смотрел на стены. Фанат киевского «Динамо», были и фотографии с Майдана. На одной он стоял рядом с Кличко.
– За «Динамо» болеешь?
– Ага.
– А почему не за «Черноморец»?
– Я не как все. – Игорь вдруг посмотрел на меня и спокойно сказал: – 2 мая меня в городе не было, я за городом был. Приехал ближе к ночи, когда кончилось все. Почти все мои друзья-болелы были у Дома профсоюзов, жгли и убивали людей. С тех пор я не болельщик «Черноморца».
– Ты не обязан мне это говорить.
– Нет, обязан. Революция гидности закончилась именно 2 мая. После того, что мы сделали, больше никакого достоинства не было. Грязь одна. В том доме вместе с людьми сгорела и мечта.
– Ты поэтому пошел в полицию?
– Да. В том, что произошло, виновата в том числе и полиция. Эти подонки специально натравливали людей, направляли колонну фанатов на пикет Куликова поля. А потом сбежали. Если мы, честные люди, хотим, чтобы в полиции были честные люди, мы сами должны пойти работать в полицию, других полицейских мы ниоткуда не возьмем. И еще я пошел в полицию для того, чтобы защитить людей, если еще раз получится такое. Меня знают многие в городе, я давний активист. Если такое попробуют сделать еще раз – пусть они и меня попробуют сжечь.
– Они переступят через тебя. Такое уже было, и не раз. Не думай о людях лучше, чем они есть на деле.
– Посмотрим. – Игорь протянул мне ноут. – мы не это ищем?
Я взял ноут, на нем был профиль «Фейсбука» Морбида. Он выводил на страничку в «Фейсбуке» с названием «Гражданская школа снайперов»…
