– Пока не говори ничего. Никому. Запаникуют и наделают глупостей.
– Понял, майстер Гессе, – кивнул Ульмер с готовностью. – Быть может, хотя бы Хальсу?
– Он здравомыслящий парень, – вскользь улыбнулся Курт. – И когда придет время ему стать вашим обером – пророчу, пожалеть об этом вам не придется… Но все же пока не стоит. Просто поверь мне на слово.
– Если он замешан в темных делишках, – скептически заметил Лукас, – решение вполне верное. За всем этим не стоит забывать, что кто-то укокошил вашего служителя, который должен был проверять благонадежность своих собратьев.
– А вы здесь какими судьбами? – не ответив, спросил Курт. – Петер хотел рассказать о своих выводах, а вы?
– А мы хотели узнать о твоих, – пожал плечами Ван Ален-старший. – Ну, и есть кое-что из новостей…
– У меня выводов пока никаких. Разрозненных и неведомо как связанных сведений множество, наметок уйма, но выводов нет… А у тебя что за новости?
– Не знаю, насколько это связано с твоим или нашим делом, – заговорил Ван Ален неуверенно, придвинувшись к столу ближе, – и связано ли вообще, но кое-что есть. Помнишь, я сказал, что этой ночью был…
– У свидетельницы, – подсказал Курт, когда охотник замялся, и тот неловко кивнул, исподволь скосившись на Нессель:
– Да… Я знаю, что ты подумал… и правильно, в общем, подумал… Но это неважно, важно то, что она и впрямь свидетельница – подружка Катерины Юниус.
– Подруга дочери Юниуса? – нахмурился Курт. – Как зовут?
– Франциска Йенсен.
– В протоколе о ней не упоминалось.
– А кто составлял протокол? – уточнил Лукас, вперив пристальный взгляд в Ульмера, и тот смятенно отвел взгляд, замявшись.
– Кристиан Хальс, – вымолвил он, наконец, неохотно. – Но я и сам о ней впервые слышу. Что за свидетельница, свидетельница чего?
– Вполне возможно, – с расстановкой ответил Ван Ален-старший, – что свидетельница неблаговидных деяний судьи, каковые и привели его к столь плачевному финалу.
– И что сказала твоя Франциска?
– Чего сразу «моя»… – буркнул Ван Ален недовольно. – Просто процесс опроса несколько затянулся и…
– Ян, – многозначительно произнес Курт, и тот кивнул, запнувшись:
– Да. Так вот. Судейская дочка была у нее незадолго до папашиного ареста и вообще всей этой шумихи с отравленным лавочником – приходила поплакаться. Рассказала, что отец прошлым вечером явился домой поздно и во хмелю, а дома еще и усугубил как следует. Усугублял весь вечер, покуда не свалился почти буквально: дочка еле успела довести его до постели. Так вот, по ее словам, судья был мрачным, пил угрюмо, все время что-то бормотал и на кого-то бранился, а потом усадил дочку напротив и стал ей пороть какую-то проповедническую чушь.
– В каком смысле? – нахмурился Ульмер, и охотник неопределенно помахал рукой:
– Нес что-то насчет возмездия. Прочел ей проповедь о том, как важно быть добродетельной и блюсти заповеди, что люди могут никогда и не узнать о грехах, таящихся в душе, но Главный Судия все равно все видит и рано или поздно воздаст. А в конце концов заявил: «Так нельзя больше». Просекаешь, Молот Ведьм, что это может значить?
– Так и сказал?
– Так и сказал, – кивнул Ван Ален торжественно. – Франциска запомнила это слово в слово, потому что дочка судьи это запомнила слово в слово и несколько раз повторила – все пыталась понять, о чем это он.
– И о чем он? – тихо уточнила Нессель. Курт вздохнул:
– А дело-то, похоже, приобретает совсем нехороший оборот…
– Убрали судью, – уверенно подвел итог Ван Ален. – В чем-то он был замешан, что-то он сделал или делал какое-то время и однажды решил соскочить, о чем, похоже, имел глупость ляпнуть тем, с кем проворачивал эти таинственные делишки. И его заткнули. Было это, напомню, до того, как началась суета с лавкой. Потом уж завертелась эта история, Юниуса арестовали, а потом и дочка якобы удавилась.
– «Якобы»? – переспросил Ульмер. – Ты думаешь, что она не повинна в смертном грехе?
– Я думаю, она повинна только в том, что ее отец влез в какую-то мутную историю, – покривил губы Ван Ален. – И то ли ей стало известно что-то, то ли они решили, что ей это известно, – уже неважно, важно то, что дочку наверняка попросту убрали вслед за папашей.
– Зачем такие сложности? – неуверенно возразила Нессель. – Почему было просто не убить его?
– Убийство судьи, да еще и вместе с дочерью… – вымолвил Лукас со вздохом. – Нет, это такое событие, которое взбудоражило бы город и привлекло ненужное внимание. А ну как кто-нибудь начал бы копать и докопался бы до истины? А так… Никаких подозрений, все чисто. Город сам казнил его и – забыл о нем. Самоубийство дочери выглядело логичным и тоже не вызвало никаких подозрений: что взять с девки, ни силы воли, ни духа перенести несчастье, да еще и одиночество, вот и наложила на себя руки. Всё стройно, чисто и гладко.
– Но это же все меняет… – проронил Ульмер тихо. – Майстер Гессе, как полагаете, об этом следует рассказать майстеру Нойердорфу или Хальсу?
– Старику не следует точно, – хмуро отозвался Курт и, подумав, договорил: – Да и Хальсу пока тоже. Спроста ли он не внес ее имя в протокол? Не знал о ней, знал, но не счел свидетельницей, потому что она не упоминала этой истории, или умолчал нарочно?.. Ян, кому еще твоя Франциска рассказывала об этом?
– Да никому. Судейская дочка была ее единственной подругой, ваши к ней приходили, но интересовались лишь душевным состоянием Катерины перед смертью. Франциска, поразмыслив, решила, что история с перепившим судьей к делу не относится, а только добавит сложностей, а потому промолчала.
– Но тебе рассказала, – тихо заметила Нессель, и Ван Ален передернул плечами:
– Так спрашивать надо уметь…
– А пропавший inspector? Он не говорил с ней?
– Нет.
– Зараза… – пробормотал Курт тоскливо. – По всему выходит так, что о деле судьи Юниуса Штаудт знал много меньше моего – он не являлся ни к одному свидетелю из тех, что не упомянуты в протоколе, пользовался только теми куцыми сведениями, которые есть в наличии у Официума и магистрата, – и все равно нашел больше, чем я. А он несомненно нашел больше, чем я, иначе не был бы убит.
– У нас всё, – удрученно развел руками Ван Ален. – Ума не приложу, во что ваш пес Господень мог вляпаться.
– Одно точно, – сумрачно сообщил Лукас. – Всё к тому, что никакого разгула малефиков в Бамберге нет, а ведутся здесь какие-то грязные игры вполне обыденного характера. Имей место и впрямь колдовские штучки – не понадобилось бы ничего из этого. Не пришлось бы вот так запутанно подставлять судью, не пришлось бы убивать инквизитора и прятать труп, не пришлось бы вешать дочку… Пара вареных мышей, пачка травок, пара заклятий – и каждый из них скончался бы тихо, от природных причин и безо всяких подозрений.
