– Не скажу, – просто отозвался Курт, и будущий обер-инквизитор запнулся, глядя на него недобро и напряженно; он вздохнул: – Не могу сказать. Единственное, что тебе можно узнать, – это связано с убийством inspector’а Штаудта. Более я тебе раскрыть не могу ничего: сам понимаешь, ты persona suspecta
[52] так же, как и все служители Официума, а посему, если кто кого и может, и должен допрашивать, то уж точно не ты – меня.
Губы Хальса сжались в тонкую полоску – инквизитор явно всеми силами пытался сдержать злость; несколько секунд он сидел молча, глядя на свои руки, сцепленные замком на коленях, и, наконец, медленно выговорил:
– Не могу поспорить. И понимаю. Тогда я не стану тебя допрашивать, просто спрошу, а ты ответишь, если сможешь. Если нет – то и нет. В Официуме впрямь дело нечисто? Послушай, ты вряд ли раскроешь важную информацию, если скажешь, что это так: все мы и без того знаем, что нас подозревают и в нечистоплотности, и в убийстве собрата по Конгрегации. Даже если я виновен в чем-то, после твоего ответа я не узнаю тайны следствия: ведь если я замешан в деле, я и так знаю, как именно смерть этого парня связана с твоим расследованием. А если не замешан – как знать, быть может, твоя откровенность тебе же пойдет на пользу. Быть может, мне в голову придет дельная мысль или я вспомню нечто такое, на что прежде не обращал внимания, считая неважным.
– Логично, – согласился Курт. – И я отвечу: нет, мне пока не известно, касается ли все происходящее именно Официума, или Официум сам стал жертвой в чьей-то игре. Но дело точно серьезней, чем кажется. Помимо наших и магистрата, в Бамберге действует (или, по крайней мере, действовала) какая-то третья сила. Это они вырезали старейшин местных подонков, те вовсе не сами перебили друг друга. Кто они – я не знаю. Чего хотели – не знаю. Откуда явились и куда ушли – не знаю тоже. Обитатели неблагополучных кварталов тоже не знают, но на всякий случай сидят как можно тише, опасаясь повторения.
– Не буду спрашивать, как ты это узнал… И этого парня порешили они же?
– Я не знаю, – повторил Курт. – Но тот, кто это сделал, был весьма прытким малым.
– Ты его видел, – уверенно произнес Хальс, даже чуть подавшись вперед, точно боясь пропустить хоть одно слово. – Ты видел того, кто это сделал!
– Нет, – качнул головой Курт. – Его лицо было закрыто, и даже глаз я разглядеть не сумел. Судя по резвости – можно сказать, что это парень молодой, однако мне известен человек двадцатью годами старше меня, который по верткости любому уличному фигляру даст фору. Сложение – среднее, типичное, самое обыкновенное, человек из тех, кого со спины не узнаешь. Неприметная личность, приметен лишь кинжал, и я его запомнил. Слишком простой, старомодный, сейчас таких не делают. Но по этой примете виновного не отыщешь. Всё, Хальс, – вздохнул он, и хмурая складка на лбу инквизитора стала глубже, а глаза – темнее. – Больше ни слова. Все сказанное и впрямь поможет, если ты здесь ни при чем, и ничем не помешает, поскольку и без того тебе известно, если ты виновен. Прочее останется при мне, и этим я делиться не стану ни с кем.
– Это уже много, – не сразу разомкнул губы инквизитор. – Кое-что из происходящего в городе теперь смотрится иначе… Но ты не прав: это не третья сила. Четвертая. Официум, магистрат и Гайеры – вот первые три. Точнее – не так: Гайеры, Официум, магистрат, вот это будет вернее.
– А епископ?
– Он никогда не лез в дела города. Ни во что, прямо не касающееся земельных или еще каких денежных вопросов, этот тип никогда не вмешивался.
– Я смотрю, уважают святого отца в Бамберге, – хмыкнул Курт, и Хальс передернул плечами:
– Святым его не назовешь. Но сдается мне, единственный его грех – тщеславие, причем довольно безобидное. Он тратит немыслимые средства из собственной казны на благоустроение города. Быть может, ему греет душу то, что он останется в хрониках Бамберга как самый благочестивый из епископов, а может, он, как тот фарисей, наслаждается самим фактом своей жертвенности… В любом случае, вреда это никому не причиняет, посему нас и не интересует, а с собственными грехами пускай он разбирается непосредственно с Господом. Он не трогает нас, мы не трогаем его.
– В попечительском отделении говорят, – осторожно произнес Курт, – что все расследования Официума были одобрены епископом и признаны им добросовестными. А что на самом деле? Он читал хоть одну бумажку из ваших протоколов и знает хотя бы об одном деле достаточно, чтобы вынести такое суждение?
– Полагаешь, я отвечу честно? – невесело усмехнулся Хальс и, не услышав отклика, кивнул: – Да, читал кое-что. Его secretarius являлся за копиями протоколов по его просьбе. По крайней мере, тех расследований, где дела не были переданы магистрату как светские. Читал ли он эти копии, знал ли, что там, или одобрял, не глядя – я не могу сказать… Ad vocem
[53], Штаудт тоже спрашивал о том же. Ответил я ему так же, как и тебе. Судя по выражению его лица, он услышал то, что и ожидал.
– Да и я не удивлен, – передернул плечами Курт. – Епископы Империи делятся на две части: одни вставляют палки в колеса Конгрегации, другие тихо сидят в сторонке и не мешают. Третья категория – сочувствующие – настолько мала, что ее, считай, и нет. Сдается мне, именно потому и curator’ы тоже не придают особой значимости епископскому одобрению… Ты упомянул о Гайерах. Говорят, что им принадлежит половина города, это так?
– И вторая половина им должна, – договорил Хальс с усмешкой. – Это местная присказка, но в целом – да, примерно так дела и обстоят.
– И сильно они выиграли от внезапного затишья средь местных шаек? Торговля домами, дома внаем… Наверняка ведь недвижимость в самых спокойных кварталах заметно подросла в цене.
– Я не люблю этих дельцов, – вздохнул инквизитор, – и сейчас с огромным удовольствием сказал бы тебе, что подозреваю их не только в развязывании уличной войны, но и в содомии, колдовстве, государственной измене и организации шабашей. Однако, к сожалению, поводов заподозрить их в чем-то крамольном не было и нет. Даже если они, как ты прозрачно намекаешь, организовали истребление местной швали – лично я им только сам же скажу спасибо. И мне плевать, что это было сделано не из любви к родному городу, а для того, чтобы неспокойные кварталы поутихли, а спокойные стали еще спокойней и дома в них – дороже. Но я не знаю, имеют ли они отношение к неким странным пришельцам, истребившим бамбергских преступников. Третий в доме убитого – был кем-то из твоих знакомцев средь этой публики?
– Отличный ход, – одобрил Курт серьезно. – Задать вопрос в прежнем тоне, без паузы, невзначай сменив тему. На котором году обучения в Макарии об этом рассказывают? Подскажи, что-то из памяти выпало…
– Попытаться же стоило, – усмехнулся Хальс. Выждав несколько секунд и поняв, что вопросы закончились, а хозяин комнаты явно настроен выставить его за дверь, многозначительно кашлянул, утвердившись на табурете поудобнее, и уже серьезно сообщил: – Я ведь явился к тебе и с новостью, помимо вопросов, Гессе. Подумал, что кое-какие мои выводы о пожаре прошлой ночью тебе будут интересны. Интересны?
