– Здесь, – кивнула я на полку.
Все напоминало о первой встрече с Райаном и даже вызывало улыбку. Он частенько припоминал, как после этой встречи попал к страже и долго объяснял, что является детективом из соседнего города.
Я сняла с полки первый ряд книг и увидела нужную. Удивилась, ибо думала, что ее давно здесь нет. Но буквы «М. Кордеро» поблескивали в освещении зала.
– Не нравится мне это, – пробормотала Кортни. – Ты была права. Если бы это Белами подводил тебя к личности Майла, книги бы здесь не было. Они не такие дураки, чтобы оставлять улики.
Я кивнула и раскрыла книгу, но сразу же захлопнула, ибо в нескольких проходах от нас посыпались книги.
– Ты сказала, мы одни, – в моем голосе мелькнуло подозрение.
– Да, – кивнула Кортни. – Должны быть.
Рука нащупала в кармане платья револьвер. В последнее время я не выходила без него из дома. Оформила при помощи Райана разрешение и всюду с собой таскала уже на законных основаниях.
Но в зале было темно и пусто. Не раздавалось шагов. Не было слышно дыхания. Невольно я вспомнила песенку, что слышала перед убийством Лавреско. И вот-вот ждала, что из-за старых деревянных стеллажей донесется опостылевшее «тук-тук, за окном…».
Дыхание успокоилось, сердце умерило ритм. Ну, упали книги, и что? Зданию, наверное, лет двести, и столько же оно не видело ремонта. Здесь постоянно что-то падает, ломается, гуляют сквозняки. И, может, мыши.
– Идем на диван, – позвала я сестру и развернулась.
Она не двинулась с места. Проследив за взглядом Кортни, я вздрогнула, увидев темную фигуру в дальнем конце прохода между стеллажами. Мигнул свет, и фигура исчезла.
– И что это значит? – спросила Кортни.
– Мне не нравится, – отозвалась я. – Очень. Пойдем отсюда. Если «Дора Заката» жаждут отомстить, лучше не оставаться одним.
Мы поспешили прочь, и на ходу я, не в силах сдержать любопытства, заглянула в книгу.
Остановилась, словно налетела на невидимую стену. Все страницы были пусты, лишь на первой изящным и знакомым каллиграфическим почерком было выведено:
«Плохие девочки совершают плохие поступки. Я знаю о каждом. Придет время платить по счетам. «К».
Вместо послесловия
Дождь, созвучный страсти
Шесть лет назад, Кордеро-холл
Герберт
Ревность можно было спутать с ощущением от острого блюда, съеденного в нетерпеливом голоде на пустой желудок. Неприятное ощущение. Особенно если новое. Ревность отравляла любое удовольствие, будь то успех в суде или глоток хорошего виски. И, может, оно было бы не так противно, если бы к этой ревности не добавлялся тот факт, что ревнует он совсем неправильную девушку.
Каштановые кудри разметались по подушке, на миловидном лице застыло выражение крайней тоски. Она, кажется, готовилась к экзамену по истории, и это занятие доставляло максимум страданий. Мужчина мог бы ей помочь, но что-то останавливало его от этого необдуманного шага. Поэтому он просто сидел в гостиной, потягивая почти остывший кофе.
Пока девушка не видела, его взгляд скользил по хорошенькой фигурке и миловидному лицу. И надо было думать о деле и предстоящем суде, но все как-то не получалось. Идея скоротать ожидание в гостиной оказалась не такой уж хорошей.
– Ты не знаешь годы правления Филиппа Демайро? – вдруг спросила она.
– С семнадцатого по сорок первый, – лениво ответил он.
– Спасибо, а…
– Кортни, прекрати доставать его вопросами! – словно раскат грома, по гостиной прокатился голос Карла. – Научись справляться с заданиями сама, если не хочешь остаться без образования.
– Да, папа, – украдкой она закатила глаза, и губы Герберта тронула едва уловимая усмешка.
Его всегда поражало, как Кортни умудрилась вырастить в себе такой характер.
В семье их было трое. Старшая – заносчивая и надменная Кайла. Открыто выражала свой протест против отца, впрочем, лишь создавая нужное впечатление. Кайла казалась всем бунтаркой, но в принципиальных вопросах была тише воды, и Карла, как ни странно, это вполне устраивало.
Младшая – Ким – любимица семьи, даже в детстве не отваживалась капризничать. Иногда Герберту казалось, что любимая фраза Кимберли – покорное и почтительное «да, папа». Но вряд ли она страдала. Для некоторых гиперопека только упрощает жизнь. Ким была счастливее прочих в этом доме.
Кортни же… она была другой. Протест ощущался внутри нее, шел со всей искренностью, при этом спокойно и уверенно. Она словно… словно знала, что не зависит ни от кого и ни от чего. Ни от денег, ни от деспотичного отца. Выполняла все, что от нее требовали, с холодным достоинством. Училась, бывала на светских приемах, посещала занятия по танцам и музыке. Дружила с правильными людьми, улыбалась отточенной улыбкой. И при этом мало кому нравилась. Независимость в Хейзенвилле не любили. Пусть даже такую, внутреннюю и скрытую за маской покорности.
Может быть, поэтому Герберту особенно хотелось эту независимость сломать.
Он был неглупым мужчиной. И понимал, откуда происходит его влечение к ней. Помимо красоты и природной силы Кордеро, Кортни была ценна как самый драгоценный камешек в коллекции Карла. Герберт находился в тени друга с самого детства. И сделать Кортни зависимой не от всемогущего Карла Кордеро, а от него, Герберта Уолдера, было очень привлекательной идеей.
И хоть часть него этой мысли всячески противилась, голос ее был слаб.
– Ты выбрала факультет? – спросил он.
Конечно, Герберт знал, что факультет выбрала не Кортни. Это знал каждый обитатель Кордеро-холла, и ни у кого даже мысли не возникало, что может быть иначе.
– Магическое право, – пожала плечами Кортни, не выпуская из рук учебник, – ты же знаешь.
– Тебе действительно это интересно? – Он не удержался от того, чтобы поддразнить ее.
Она закрыла учебник и легко поднялась. Глубокие карие глаза смотрели с легкой насмешкой. Герберт не отводил взгляд преступно долго.
– Нет. – Ее губы чуть тронула улыбка. – Не интересно. Извини, меня ждет Ким. Удачного суда!
Мужчина одним глотком допил содержимое чашки и проводил Кортни взглядом. Она определенно чувствовала его настроение и… тоже решила поиграть?
Игры Герберт любил. Даже те, что могли закончиться смертью.
Кортни
Отец, когда злился, становился будто бы подтянутее. В глазах загорался нехороший такой огонек, а голос словно опускался на пару тонов ниже. И еще у него были две любимые фразы. «Не позорь семью» и «это мое последнее слово». Вторую фразу он говорил настолько часто, что после отдельных скандалов я набиралась смелости и мечтала, что когда-нибудь эта фраза действительно станет его последней. Потом, конечно, себя корила и с нереальным усилием отгоняла все подобные мысли. Но чем старше становилась, тем сложнее было заставлять непрошеные мысли исчезнуть. Больше всего я боялась, что они навсегда поселятся в моей голове.
