– Собака… – начал было Винсент, но дальше решил не говорить.
– Кто собака?
– По улице металась собака, комиссар, я испугался за детей и стал ее отгонять. – Отвалившись на спину, Винсент совсем скрылся из виду.
– Собака?.. – комиссар щелкнул ножницами и срезал кончик сигары. – По улице метались вы, Ван Гог! И это представление было явно не из репертуара детского кукольного театра, поскольку зрители плакали и звали на помощь.
– Значит, я никудышный актер.
– Послушайте, Ван Гог, – Деланье соскочил со стола и запрыгал к клетке, – с тех пор как вы появились в моем городе, я не знаю других проблем.
– Разве это плохо?
– Это было бы замечательно, это было бы… – комиссар потряс руками, – это восхитительно было бы, если бы одна-единственная проблема в виде вас не доставляла мне столько хлопот, как тысячи других!
– Так что теперь? Теперь, чтобы избавить вас от хлопот, я что, умереть должен? – Винсент показался на свету. – Я должен сдохнуть, чтобы в меня не швыряли камнями? Или, быть может, мне выходить из дома по ночам, чтобы не попадаться на глаза добропорядочным арлезианцам и не вызывать у них попеременно то смех, то гнев?
Деланье без сопротивления прикурил и сменил тон.
– Вы эпатируете жителей своим поведением, как вы не поймете… Отчего вы летом в зимней шапке?
– У меня нет шляпы.
– Отчего же вам в таком случае не пить поменьше абсента, чтобы на сэкономленные деньги не купить шляпу?
– На сэкономленные от воздержания деньги я покупаю краски. А те, что я трачу на абсент, экономят мне средства на пищу, поскольку сэкономленные на пище деньги я трачу на выплаты хозяину дома, в котором живу.
– С вами с ума сойдешь.
– Тогда просто выпустите меня, чтобы не сойти!
Деланье вздохнул так глубоко, что Винсенту показалось – еще немного, и комиссар медленно оторвется от пола и пристанет к потолку.
– Господин Ван Гог… Я не могу отпустить вас. Вы опасны.
– Тогда, черт возьми, сообщите в Париж моему брату Тео, что я арестован! Дайте мне перо и бумагу, я сам ему напишу!..
– Пера я вам не дам. Бумаги тоже. Никто не знает, как вы собираетесь их использовать на самом деле.
– Как, вы не знаете? – заорал Винсент. – Пером я выломаю прутья, а из бумаги сплету удавку! И сразу после побега начну по одному душить добропорядочных жителей Арля!..
Деланье пожевал губами.
– Я не дам вам пера. Ваш брат Тео уже извещен. Но быстрее его приедет доктор Рей, который совершил непоправимую ошибку, предоставив вам свободу. Вас устраивает такой расклад?
– Меня он устроил бы больше, если бы вы перенесли со стола в клетку мои краски и холст.
– Надеюсь, вы собираетесь писать не мой портрет?
– А вы хотите, чтобы я написал ваш?
– Нет.
– Тогда обещаю не писать.
– И не будете, – пообещал Деланье. – Потому что я не дам вам краски.
– По какой причине?
– По той же, по какой отказал с пером и бумагой. – Деланье раздосадованно почесал подбородок. – Мсье Ван Гог, кем вы себя возомнили, святым апостолом Павлом, которому позволено было проповедовать в заточении? За двадцать лет моей службы в полиции Арля еще ни один из арестантов не сидел в клетке перед мольбертом, рисуя маслом на холсте! И мне, признаться, не хочется ломать эту традицию.
– Вы бы лучше сломали традицию не мыть здесь пол. И добавили бы лампу. Свет этой лишь усиливает глубокую темноту. Если же вы повесите напротив входа вторую, то освещение пересечется, превратившись в центре из бледно-желтого в цвет солнечного света, который заполняет Арль в начале десятого утра. В это время чувствуется, что день начался. – Винсент кашлянул в кулак и чуть хрипловато добавил: – И перекрасить стены в салатный было бы неплохо, тогда свет ламп создаст иллюзию начинающего набираться соком веронезе. Случись такое, в эту комнату вы будете заходить, чтобы отдохнуть, мсье Деланье, не переживая о необходимости дышать пылью, угнетать свою нервную систему нахождением в похожем на склеп помещении и искажать свое представление о людях, которые сидят здесь в клетке. Голодные. Между прочим.
Деланье усмехнулся и с интересом посмотрел на Винсента. Точнее, на черное пятно, из которого выступали его ноги, обутые в обмотанные веревками ботинки.
– Я не уполномочен кормить вас, Ван Гог.
– Кто же уполномочил вас запирать не укравшего и сантима человека в клетку для зверей?
Посерьезнев, комиссар сделал вид, что вопрос ему не понравился. Вопрос ему действительно не понравился, и он мог бы вид не делать. Но так уж получилось.
– Здесь ожидают решения не только воры.
– Кто же еще?
– Не контролирующие себя и тем опасные граждане Франции.
– Не они ли взяли в свое время Бастилию?
Деланье поморщился, снова вынул платок.
– Уж не революционер ли вы, господин Ван Гог?
– Я художник. Но если вы не приведете ко мне доктора Рея прямо сейчас, я превращусь в вашего личного врага. Хотите иметь меня в качестве врага?
– Вы признаете, что утром третьего мая одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года напали на детей на улице Кавалерии?
– Нет, не признаю.
– И вместе с тем просите накормить вас?
Винсент вновь появился из темноты. Его заострившееся за последние недели, покрытое оранжевой щетиной лицо засветилось на фоне темноты так неожиданно, а глаза в окружении темных пятен век были так выразительны, что Деланье покрылся потом. «Он сведет с ума кого угодно», – пронеслось в его голове.
– Я не просил вас меня кормить. Я всего лишь сказал, что вы не делаете ничего, чтобы привлечь к себе внимание человека, от которого чего-то ждете. Попробуйте смешать желтый с голубым в надежде получить малиновый. А это все равно что требовать от меня хорошего расположения, посадив в клетку и моря голодом. Направляясь в бордель, вы никогда не попадете в храм, мсье Деланье. Запомните это.
В комнате помимо пыли запахло сгоревшим маслом. Причиной тому стал, видимо, Деланье, который вдруг соскочил со стола и стал ходить по комнате, разгоняя воздух. Винсент сначала пытался слушать его, потом просто наблюдать, но из-за того, что ему хотелось есть и кружилась голова, он вынужден был закрыть глаза. Когда он работал и был поглощен только видами окрестностей, голод отступал. Едва почувствовав его приближение, Винсент тотчас закуривал или делал несколько глотков абсента прямо из бутылки. В желудке раздавалось возмущенное урчание, но, получив тепло, организм на некоторое время засыпал. Здесь же, с тоской думая о том, что будет дальше, он был не в силах управлять желудком. Его сдавливало, Винсенту казалось даже, что ребра выкручивают его, и тогда появлялась тошнота и он ощущал приближение дурноты. Что бы ни говорил комиссар, казалось Винсенту, ничего в защиту его он не скажет. Пока задержанному плохо, полиция будет всегда на высоте. Ван Гог открыл глаза лишь тогда, когда услышал:
