Но не ждать же, пока они начнут разъезжаться. Если бы у меня была надежная связь, я бы обсудил ситуацию с Шефом, но сейчас звонить по этой коробочке я побаивался. Кстати, а выключил ли я сигнал вызова?
Я достал ее, так и есть. Ведь собирался же оставить приборчик в машине, но вот забыл. И теперь можно было лишить его голоса только условно, до конца он не выключался.
Я чуть высунулся, чтобы получше нащупать выключатель, и тут же услышал шаги. Медленный, осторожный хруст мелких камешков на бетонной плите под чьими-то ботинками…
Я прокатился по полу и устроился в тени несущей колонны. Я видел все, что происходило неподалеку, а меня рассмотреть было трудно. Кроме того, я сидел на корточках, а это делало мою фигуру очень неопределенной. Это могло дать пару секунд перед выстрелом.
Длинные пролеты недостроенного промышленного здания уходили в такую отдаленную тьму, что я и не пытался там разглядеть что-нибудь. Я только прислушивался. Шаги отражались от сплошной внешней стены, закрывающей ту сторону, откуда я пришел, и казалось, они идут со всех сторон.
В какой-то миг я даже думал, что кто-то топает снаружи, во дворе. Но выглядывать не стал. Потому что лампочка непременно ослепила бы меня, а сейчас это было смертельно опасно.
Шаги стали ближе. Теперь я отчетливо слышал даже тихий скрип кожи ботинок или сапог. Проверяющий шел слева. Я осторожно выволок руку с ножом, проверил, до отказа ли взведена его пружина, и направил ее налево.
И тогда стало ясно, что кто-то идет и справа. Ерунда, решил я, одного охранника вполне достаточно. И стал смотреть, что творится слева. Но «ягуар» все-таки смотрел направо. Хотя, я знал это совершенно точно, – стрелять первым не буду. Даже с глушителем, это вызовет шум. А если поднимется шум, то операция пойдет насмарку.
Парень шел очень ловко. Он не просто прижимался к стене, он подолгу замирал, проверяя, не начну ли шуметь я. Пару раз, по его движениям, стало ясно, что он пригибается, вероятно, чтобы не попасть под свет этой лампочки. Впрочем, труда это не составляло, потому что столб с лампой был гораздо ниже того бордюрчика, у которого я уже побывал. И свет по-настоящему падал только на потолок.
Он появился слева, выпрямленный, как столб. Я поднял свой нож, прицеливаясь, и вдруг он заговорил:
– Странно, мне показалось, тут кто-то есть.
– Мне тоже послышалось звяканье…
Справа от меня, в паре шагов за углом моего кирпичного укрытия, стоял другой. Может быть, был еще третий?
Но раздумывать было некогда. В руках левого я видел «пушку», кажется, помповую. И он искал цель. Я уже получил одну пулю из такой же на этой неделе, ждать вторую не хотелось. К тому же и рука была уже наведена.
Плавно, как на учении я нажал на спуск. Удар выстреливаемого лезвия издает жесткий, очень странный шум, и он совершенно непривычен даже вполне тренированному бойцу. Поэтому, когда этот левый согнулся, уронив с грохотом свое ружьишко на пол, прижимая руки к пробитому горлу, хотя я целил чуть ниже, в верхнюю часть груди, чтобы не наткнуться на бронежилет, правый повел себя неправильно.
Он громко, уже и не шепотом спросил:
– Ты чего? – и шагнул инстинктивно вперед, оказавшись рядом со мной.
Он был большой, уверенный в себе, качок, наверное. Поверх его курточки, довольно легкой для такого мороза, был надет чешуйчатый бронежилет. Он выглядел неуязвимым в нем, как римский легионер, и таким же мощным.
Но он сделал этот шаг, которого мне как раз не хватало…
Я выпрямился и оказался совсем рядом. Обрез глушителя уперся в голову слишком торопливого легионера. Тихо и по возможности спокойно я произнес:
– Не заставляй меня делать это.
Парень слева корчился на бетонном полу, лезвие перебило ему трахею, он не мог ни вздохнуть, ни крикнуть. Если бы этот тип повел себя тихо, все могло бы обойтись.
Но он не повел себя тихо, он с самого начала показался мне чересчур самоуверенным. Он поднял руку, чуть присел и мигом перехватил мой пистолет. Сколько раз я тренировал захват заложника, и никогда с глушителем это у меня не получалось. Слишком ствол длинный, чуть по руке дашь, и «пушка» уже смотрит в сторону. В это мгновение я подумал, что во второго нужно было стрелять.
Правой он размахнулся и вмазал мне в голову. Я лишь чуть-чуть наклонился, потому что мне очень нужно было, чтобы его рука ушла от тела… И я дождался, к счастью, его удар был не очень силен, по крайней мере я не вырубился.
А он поднял руку. И открыл брюшину.
Да, он был в бронежилете, и эти чешуйчатые панцири держат «ТТ» и даже легкие автоматы. Но они не держат удара ножом, если правильно развернуть его, а именно плоскостью поперек, и ударить снизу вверх.
Я именно так развернул его и именно так ударил. А мой замечательный нож, помимо того, что выстреливал на двадцать метров летающее лезвие, тут же автоматически выбрасывал и стационарное, длиной чуть не в пятнадцать сантиметров, которого должно было хватить.
Его и хватило. По глазам моего противника, а они оказались прямо напротив моих, потому что он присел, я понял, что удар дошел. И теперь он не может ни крикнуть, ни вздохнуть, потому что мой нож пробил ему легочную мембрану. А когда она пробита, любое движение легкими вызывает такую дикую боль, что некогда даже была такая пытка, только она непременно вела к быстрой смерти, и ее в двадцатом веке забыли то ли как негуманную, то ли как невыгодную: подследственный слишком быстро умирал.
Он закатил от боли глаза и отключился.
Добив его коротким ударом под ухо, я постарался не запачкаться в его крови. Обыскал его, но ничего не нашел. Тогда я снял с первого охотничий патронташ с патронами калибра шестнадцать миллиметров, подобрал помповый «ремингтон» с пулей в стволе и со снятым предохранителем и пошел вниз.
Глава 43
Перед дверью меня слегка замутило, я знал, что ждет меня внутри, но особенно переживать было некогда. Не для того я торопился как угорелый, чтобы теперь очень уж тут припухать. Я вошел. Попетлял по тесному и узкому коридорчику, а когда наконец вышел из него, вынужден был зажмуриться. Но глаза привыкли, и я огляделся.
Передо мной был очень большой подвал, со стенами, уходящими в такую даль, что конец его был едва виден. Колонн посередине не было, так что спрятаться никто тут не мог. Центральная часть была освещена полусотней люминесцентных ламп без колпаков. Некоторые были розовые, некоторые ртутного, совершенно неживого света. От их смешения все вокруг казалось слегка диким, как на карнавале. Но только на противном карнавале.
Потому что посередине этого квадрата лежала совершенно голая девица. Я увидел ее довольно отчетливо, потому что она лежала на очень высоком столе, чуть не до плеч нормальному человеку, а я к тому же стоял на приступочке у входа.
Людей было немного, десятка три. Они стояли двумя расходящимися рядами около стола, сложив руки перед собой в жесте, похожем на индийское приветствие, только ладони их были странно вывернуты вниз. У головы девицы, по ту сторону стола, стояли две фигуры в длинных черных шелковых одеяниях. Эти чуть нервно оглядывались.
